Сережа рассказывает, мол, эту штуку я выторговывал полдня. Уходил, возвращался, опять уходил. На острове, где живут бандиты, пираты, воры и разбойники. Меня предупредили, что оттуда надо уходить до четырех часов вечера, вместе с полицией, а иначе хуже будет.
«И ты просто так уехал? До четырех часов? С полицейскими?! И не увидел, как там дальше будет на этом острове разбойников и пиратов?» — хотела я спросить разочарованно, но наткнулась на взгляд Лорочки, такой, знаете, взгляд, как у Кончиты: «Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна, жизнь одна, жизнь одна…» Хотела спросить, но прикусила язык.
Мы пили чай в доме Лорочки и Сергея, в их уютном приветливом доме, наполненном светом и воздухом, где еще до сих пор носится и машет хвостом фантомная тень собаки Мэлфина. Мэл ушел навсегда, но ведь никто не запрещает его любить как и прежде. А когда любишь кого-то, этот кто-то всегда с тобой. Лора и Сережа рассказывали вместе, слаженно, но не перебивая друг друга. В рассказе Сергея вдруг удобно помещалась реплика Лоры, в рассказе Лоры вдруг появлялось вежливое мягкое и деликатное объяснение непонятного мне, бестолочи такой, от Сережи. Такие люди легко помещаются в тесном пространстве, не раздражая друг друга. Таких людей хорошо посылать в космос, потому что они спаянная команда. Экипаж.
К чаю Лора подала любимое лакомство моего детства: нежную легкую душистую пенку малинового варенья. Мы разговаривали, пили чай с малиновыми пенками, и я почувствовала себя среди своих. Наступило время проситься в экипаж — путешествовать по Киеву.
* * *
Обязанности в их экипаже распределяются так: Лора — рулевой. Она водит автомобиль. Сережа — чичероне. Слово «экскурсовод» ему не подходит. Он подвижный, легкий, загадочный, радостный, неутомимый чичероне, который заражает своей любовью к городу немедленно.
Рейтарская, 9, или Птицы, ежи, лошади
— Сначала, — объявил Сережа, — мы поедем к во́ронам, а потом к Ежику.
— Я зоопарки не очень, — робко отозвалась я, — если честно, то очень не очень.
— Это не зоопарк, тебе понравится, — пообещала команда.
В обычном дворе, похожем и на одесский, и на черновицкий, в огромной клетке живут ручные во́роны Кирилл, Карлуша и Корбин. Жильцы двора ухаживают за ними, кормят и придумывают о во́ронах всякие легенды.
Надо сказать, что эти во́роны не уступают по размерам и красоте даже легендарным во́ронам лондонского Тауэра — тем самым, которые берегут устои бывшей королевской тюрьмы.
Киевские во́роны сытые, веселые и общительные.
Иногда они ни с того ни с сего вдруг имитируют звук автомобильной сигнализации. И опешившие гости несутся вон со двора, проверить, не их ли машины угоняют. Иногда они ворчат что-то нечленораздельное. Или хохочут. И очень ревностно охраняют свое личное пространство и свою еду.
Как-то они даже наваляли грозе района, известному в округе вороватому коту, за то, что он всего-то хотел угоститься сосиской из во́роновой кормушки. Не судьба. Кот еле лапы унес. А потом сидел на ветке дерева рядом с во́роновыми вольерами и орал. Дразнился. Вороны, быстро переняв его обиженное мяуканье, орали ему по-кошачьи в ответ. Разговор шел на повышенных тонах. Язык людям был непонятен, но интонации знакомые.
В тот день, когда мы нанесли визит этим королевским птицам, Бог послал им на обед куриные желудочки.
— Приятного аппетита, Карлуша, — стал подлизываться Сережа, во́рон застыл, глядя боком своим бусиновым глазом Сергею в лицо, как будто узнал своего, затем покрутился суматошно (мол, ой-ой, ты пришел, а я как-то не ожидал, не готовился), нашел тонкую палочку, взял в клюв, подскакал поближе к месту, где мы стояли, и просунул палочку сквозь прутья клетки, мол, давай, мужик, займись делом, — курлыкал во́рон — давай чеши, не стой.
И Сергей Черепанов, кандидат наук, известный прозаик, поэт, публицист, член редколлегии киевского журнала «Радуга», элегантный мужчина в белых брюках, послушно взял грязную палочку и принялся чесать во́рону Карлуше голову, спинку и крылышки. Ворон, сгорбившись, поворачивался то грудью, то спиной и покряхтывал от наслаждения.
* * *
— Понимаешь, — объясняют Лора с Сережей, лаская взглядами и улыбками деревянного Ежика, созданного киевским скульптором Константином Скритуцким по эскизам из мультика Юрия Норштейна, — эта скульптура называется не «Ежик в тумане».
— А как?! — Я разглядывала знакомого с детства застенчивого ежика с узелком в лапках. В узелке — варенье. Можжевеловое. Он, такой милый, уселся на пенек, прижал узелок к пузичку, болтает ножками и удивленно смотрит куда-то вверх.
— А ты взгляни, куда он смотрит, — предложила Лора.
Я встала рядом с ежиком и посмотрела. Ежик смущенно и радостно пялился на памятник защитникам границ — всадника в центре большой площади. Естественно, всадника на лошади. Правда, он, этот верховой, как-то неестественно сидел, а еще верней, стоял верхом на этой лошади. Как будто он сначала просто стоял на постаменте, расставив ноги, такой удалой да бравый, а потом под него подсунули коня. Мол, не стой, богатырь, садись. А тот не заметил. Так и стоит. Но верхом на лошади. Но для нас этот факт неважен. Нам важно, что ежик из своего скверика видит лошадку.
А лошадка вороная, стройная, длинноногая, с точеной головой, пышной гривой и хвостом. Все как надо, чтобы удивить маленького ежа в тумане.
И у ежа как раз такое личико. Как раз такое: Ииии… Лошаааадка…
Кстати, скульптура сидящего на пеньке Ежика так и называется. «Лошадка»
— А когда туман, — сказал Сережа, — кажется, что она плывет в воздухе. Лошадка.
Дом-музей Булгакова
Давность для меня ничего не значит. Каждый человек, как далеко по временно́му мосту я от него ни ушла, все равно живой. Поэтому я не очень понимаю шутки про давно ушедших людей — про Джордано Бруно, например. Когда я читаю о его последних ужасных минутах на Кампо деи Фьори, я плачу. Он ведь для меня лично так много сделал. Для меня, для моих детей. И для Андрюши, моего внука. Когда доказывал, что не только Земля, но и Солнце вертится вокруг своей оси и что планет вокруг Солнца гораздо больше, чем тогда знали. И даже что Солнечная система не единственная. И что мы не одни в звездном мире. Он был один на один со своей правдой.
Вот так же у меня сжалось сердце, когда мы пришли в гости к Михаилу Афанасьевичу. На мой глупый вопрос: «Скрипят ли полы здесь по ночам, слышен ли шепот и легкое дыхание, скользят ли тени зыбкие из залы в залу» — Ирина, которая вела нас по дому, улыбнулась сдержанно и ответила просто:
— Мы не заигрываемся.
Вот Ирина. Тоненькая, неброско одетая. Очень деликатная, с тихим, чуть глуховатым голосом. Как она подходила этому дому своей интеллигентностью, нежным лицом и тоненькой фигуркой.
