Иван Данилович пригласил к себе сыновей Семёна, Ивана и Андрея и поведал о договоре сыновей Гедимина. Братья поняли, что отец хотел бы, чтобы они поступили так же и всеми мерами расширяли московские границы, как Олгерд. И не только поняли, но обещали следовать его желанию.
Этот разговор с сыновьями великий князь Всея Руси завёл не случайно. Он чувствовал, как жизнь уходила из его тела. Особенно его состояние ухудшилось после Пасхи. Он пригласил к себе священника и объявил ему, что хочет принять монашеский сан и взять имя Ананий. Когда священник, совершив полагающиеся для этого действия, ушёл, Иван Данилович вдруг почувствовал облегчение и даже прилив сил. Приказав монаху и служке оставить его одного, он поднялся, прошёлся несколько раз у своего одра, точно оценивая силы. Остановился и, держась за спинку одра, отдышался. Тут, видать, и пришло желание, пройти в молельную комнату. Там он помолился. Выйдя из неё, ощутил голод и направился в трапезную.
Молва, что князю стало лучше, промчалась по хоромам, чтобы затем выплеснуться на улицу. Люди вздохнули с облегчением, крестясь от всего сердца, и благодарили Всевышнего. Князь поужинал и его потянуло в сон. Но, прежде чем пойти в опочивальню, он вышел на крылец. Когда он глянул на знакомый двор, зашумела тысяча голосов:
— Калита! Калита!
Он постоял. Слёзы навернулись на его глазах. Потом, вздохнув, окинул взором окружающий мир и тихонько пошёл к себе, чтобы больше его уже не увидеть. А утром вдруг загудели колокола: тревожно, жалобно, угнетающе. Весть о кончине Калиты быстрее молнии полетела по Московии. И поднялся на Руси такой плач, от которого все вороны отлетели прочь от своих обжитых мест. Но его уже не поднять, а жить-то надо. И стало мучить другое: «А кто заменит?».
— Да, Семён! — отвечали знатоки.
— Так его же нет. Он в Орде, — отвечали с испугом на лице некоторые.
— Вернётся! — уверяли знатоки.
Весть о кончине Ивана Даниловича застала Андрея Пожарского на новом месте, пожалованном Калитой, где он готовился к обустройству. Кто-то подсказал, что есть хороший строитель Сафон Кажан, новгородец. Он самому Калите строил. Этот довод был убедительным. Гонец поскакал к Кажану. А пока что шла разбивка. Свои хоромы Андрей хотел поставить по образцу московских. Уж больно об этом просила Дарьюшка. А как откажешь любимой жене? Вот за этой работой и застала его страшная весть. Он, не раздумывая, немедленно вернулся в Москву.
Встреча с Василием Кочевой всё поставила на места. Боярин не то от расстройства, не то от простуды захворал. Они долго о чём-то разговаривали. Было ясно из этой встречи одно: они расстались не только по-дружески, но чувствовалось, что и сблизились в своих помыслах. Вернувшись к себе, Пожарский объявил жене и друзьям, что срочно отбывает в Орду.
Не стал терять время и Кочева. Он собрал у себя в трапезной бояр и купцов, о которых он знал, что они верой и правдой служили Калите. К нему пришли Фёдор Плицей, Лука Протасов, Василий Вельяминов, Василий Коверя, Фёдор Елферьев. Несмотря на то, что на улице стояла теплынь, в помещении топилась печь. Кочеву лихорадило. Он вышел к ним в овчинной телогрейке, на шее — шерстяной платок. Он кивнул головой и сел поближе к огню. Служка, сопровождавший его, молча взял корчагу и разлил медовуху.
— Помянем, — хриплым голосом проговорил хозяин.
Все поднялись и осушили кубки.
— Да, — обтирая усы и садясь проговорил Плицей, — осиротели!
— Жизнь берёт своё, — прохрипел хозяин, — нам надо подумать, чтобы в Москве кто бучу не поднял, пока явится Семён Иванович, — сказав, кивнул служке, чтобы тог разлил по второй.
Выпили дружно. Заговорил Лука:
— Те надо было, — он смотрит на Коверю, — Александра Ивановича и Фёдора Акинфовича покликать.
— Я их уже кликал, — ответил боярин.
— К Семёну Ивановичу послал гонца? — спросил Вельяминов.
Тот кивнул, но кого послал, говорить не стал.
Они сидели долго, говорили обо всём. Но любая тема разговора заканчивалась одним тревожным вопросом: сумеет ли Семён ладить с Ордой? И каждый раз Кочева утвердительно кивал головой, приговаривая:
— Сумеет!
Причём чем дольше они сидели, тем уверенней был его голос. От выпитого его прошиб пот. Он развязал платок на шее.
— Фу, жарко! — с какой-то радостью произнёс он.
Гости весело переглянулись. Перед уходом он им сказал:
— Пошлите своих в народ. Пущай слухают, чё те говорят. Если что, ко мне!
А тем временем небольшой отряд хорошо вооружённых всадников «о трёх конь» мчались галопом в юго-восточном направлении, оставляя позади московские земли. Благополучно миновали и рязанские земли.
То время, какое прожил Андрей Пожарский в Москве, было заполнено хозяйственной деятельностью, семьёй. Рождение первенца вообще привязало князя к дому. Поэтому внутреннюю жизнь Московии и внешнюю, тем более, он не знал. Встреча с Кочевой на многое открыла ему глаза. Тот поведал о борьбе, которую пришлось вести Ивану Даниловичу не только с Тверью и Новгородом, но и с другими соседями. Благо, что он умел ладить с Ордой, а то неизвестно, чем бы всё это кончилось. Народ за это возлюбил своего князя, поэтому так громко и рыдал. На вопрос Коверя каким он ожидает княжение Семёна, Фёдор ответил:
— Яблоко от яблони недалеко падает.
Поэтому, когда Коверя сокрушался, кого бы отправить с такой вестью к Семёну, Андрей не колебался, предложив свои услуги.
— Дозволь, боярин, мне это сделать!
Наверное, по душе Кочеве пришлись княжеские слова. И он, положив гостю на плечо руку, проговорил:
— Давай! Да хранит тебя Бог!
И пояснил:
— На ярлык могут быть претенденты. Трудно сказать, как поведёт себя тверский князь Константин Михайлович. Неведом пока и другой Константин Васильевич, князь суздальский. Так что желающие есть! Всё зависит от Орды! Нет пока у нас человека, который был бы так вхож к хану, как, царство ему небесное, наш Калита, — посокрушался боярин.
Андрей понял: Московии угрожает опасность!
Степь дыхнула хоть и подзабытым, но таким знакомым, родным запахом. И поползли в голову воспоминания. Как их с Митяем, ставшим атаманом, повязали татары. Как они, в свою очередь, захватили царевича. И тут мысль перекинулась на завтрашний день: как хан его примет? не возомнил ли себя правителем Вселенной? Но зря опасался. Встреча произошла неожиданно. На подъезде к Сараю задремавшего князя разбудил один из его воинов.
— Князь! — позвал он его.
Но тот не откликнулся. Видать, бодрствование на всём долгом пути сказалось. Почувствовав себя у цели, нервы сделали своё дело.
— Князь! — уже во весь голос рявкнул страж.
— Что? Что? — очнулся князь.
— Гляди! — и воин рукоятью плети показал направо.
