— Суд и смерть!
Конрад не соврал. Вскоре состоялся суд, который проходил в большом рыцарском зале. Узкие стрельчатые окна с решётками давали недостаточно света. Но всё равно он позволял рассмотреть зал. Вдоль окон — длинный стол с деревянными креслами. Стены разукрашены головами добытых животных и увешаны дорогим азиатским оружием. У противоположной от входной двери высится помост. На нём — небольшой стол, за ним — три кресла с высокими спинками. Вот перед этим столом, закованного в цени, поставили приведённого сюда Камбила. Как он ни старался заметить Конрада, ему не удавалось этого сделать. Не то тот прятался от глаз своего спасителя, не то его здесь не было.
Вошёл магистр и с ним ещё двое. Магистр в тёмной мантии с плоским крестом на груди. Он невысок ростом. На голове что-то вроде шляпы, только с весьма короткими полями. Из-под неё виден широкий лоб и редкие брови. Под глазами мешки. Лицо сухое, узкое, с выпирающими скулами. Он подошёл к креслу, небрежно перекрестился слева направо, проговорил:
— Властью, дарованной мне Всевышним и папой, объявляю судилище открытым. Суду предастся прусский дворянин Камбала Гланда, который обвиняется в шпионстве и в желании подорвать силу и мощь нашего ордена. Свидетельствовать по этому делу будет Обно.
Из толпы выступил человек, который показался Камбиле знакомым. «Да он же мне неоднократно попадался навстречу». И тут на память пришло то событие, на которое они почти не обратили внимания. Скрип двери... Да он подслушивал их!
Тог говорил не долго, но чётко, ясно. Видно, что ему было не впервой заниматься подобными делами. Все слушали его со вниманием. Выслушав, магистр, поднявшись, спросил:
— Кто желает высказаться?
Как ждал Камбила того мгновения, когда выступит Конрад. Но, увы! Магистр вынес решение:
— Смерть!
Глава 15
В Москве после двух бескровных побед над Ольгердом и гордецами из Великого Новгорода, которым на коленях пришлось просить мира у великого Московского князя, жизнь пошла своим чередом. А это значит, что несла она и счастье, и горе. Москвитяне уверовали в своего молодого князя: «Весь в отца, в Калиту. Только вот деньгу стал зажимать сильнее отца. Хотя народ бережёт. За это ему поклон низкий». Прошли радости, жди горя. И оно пришло. Горе, большое горе постигло великого князя, не стало его Анастасиюшки. Причём случилось это внезапно. Днём, во время обеда, она была весела. Шутила, озорно посматривала на муженька.
— Сынами-то я тя обеспечила, — говорила она, смеясь, — а вот плохо ты стараешься, чтобы дочурку мы имели!
На что тот, прихлебнув холодного кваску с хреном, обтерев аккуратные усики, ответил, громко смеясь:
— Постараюсь.
Только он это проговорил, как она вдруг ойкнула и схватилась за грудь.
— Что, что случилось? — встревожился князь. — Может, лекаря?
— Да нет, — ответила она, медленно поднимаясь. — Я пойду, полежу. Всё и пройдёт.
— Я тебя провожу.
Он довёл её до лежака в опочивальне и опять предложил лекаря, на что она, поудобнее устраиваясь на одре, тихо и мило сказала:
— Ты иди. Вечером увидимся. А мне полегчало.
Князь поцеловал её в щёчку, что делал крайне редко. Она, счастливая, улыбнулась и закрыла глаза.
— Поспи, поспи, — полушёпотом сказал он и на цыпочках вышел за дверь, осторожно её прикрывая.
В проходе, увидев служку, князь приказал подать коня. Отъезжая, сказал, что поедет к Дионисию узнать, как у того с написанием икон, которые заказала Анастасия для монастыря Спаса Преображения. Наверное, княгиня была в своего отца, Гедимина. Она была деятельна, много помогала мужу. Видя, как много времени отдавал он обустройству церкви Ивана Листвичника, она взяла этот монастырь на себя. Чтобы не задействовать художников мужа, княгиня нашла русских мастеров Гоймана, Семёна, Ивана и послала их учиться у греков. Но князь Симеон попросил такого мастера, как Дионисий, следить за их работой. Вот он и решил проверить, как идут дела. Только он уселся рассматривать поделки, как из княжеских хоромов примчался служка. Лицо его было бело. Заикаясь, он выдавил:
— Кия... гипс плохо!
Князь выскочил от Дионисия, точно стрела из лука.
Бешеный топот коня известил дворню, что вернулся хозяин. По их унылому виду он понял, что Анастасии очень плохо. Широко шагая, почти бегом, он направился в её опочивальню. Там уже хлопотали два лекаря. Но по их растерянным лицам князь понял, что случилось самое страшное. Он упал перед одром на колени и схватил её холодную руку.
— Анастасиюшка, не уходи! — и упал головой на тело жены.
— Крепись, князь! — услышал он над собой знакомый голос.
Симеон, опершись руками об одр, тяжело поднялся. За ним стоял преданный, проверенный за долгие годы его службы, Василий Кочева. Князь упал ему на грудь и зарыдал горестными мужскими слезами.
Жизнь, сделав печальный оборот, преподнесла князю другой сюрприз. После похорон дорогой ему жёнушки, Симеон несколько дней просто не знал, чем заняться. Он часто, чтобы не быть в напоминающих Анастасию стенах, уезжал невесть куда. И однажды, возвращаясь поздно ночью, в темноте, он сбился с пути и наткнулся на чью-то ограду. Объехав её, нашёл ворота. На его стук отозвался мужской голос:
— Чево надоть?
— Чьи это хоромы? — спросил князь.
— Князя Пожарского! — ответили оттуда.
— Князь дома? — полюбопытствовал Симеон.
— Да хде ему бывать. Только почивает он щас. Ночь на дворе. Ты хто будишь?
Но князь не стал отвечать. Дорогу отсюда он хорошо помнил. Найдёт её и в такую темень.
Наутро, сходив в церковь, он сел завтракать. Его мысли вернулись к прошедшей ночи и напомнили ему о Пожарском. Да, этот человек, порой, рискуя своей жизнью ради него, Симеона, совершил не одно достойное деяние. Да и хан рассказал ему о его поездке в Орду. «Ишь, хитрец, а мне ни слова. А я не оценил его поступки. А всё от того, что кое-кто невзлюбил князя. Он шапку перед ними не ломает. Любит наш человек из слухов да домыслов сети шести. Порой не заметишь, как сам в них угодишь. В деле показал, что умён, ответственен. Чует моё сердце, Фёдор-воевода завидует ему. Как-нибудь попытаю. Да вряд ли признается. Бывал же я у князя в гостях. Жинка у него...». Тут на князя опять нашла хандра. Он подошёл к окну, распахнул его. Холодный зимний воздух обдал Симеона. Князь долго стоял, пока не продрог. Мороз постепенно вернул его к жизни. И он опять вспомнил о Пожарском, решив пригласить его к себе. Время неспокойное, и было что с ним обсудить. Тем более, что порой с запада приносились весьма тревожные сведения. Симеон очень опасался Олгерда. Знал, чувствовал, что этот князь не забудет своего поражения под Можайском. Умён, коварен был противник. Но и у него не всё было в порядке в великом княжестве.
Самый младший брат Олгерда, Евнутий, которому их отец оставил великое княжение и которого они с Кейстутом прогнали, начал матереть, набираться сил. А с этим к нему приходило желание вернуть отцовское наследство.
