— А как? — глаза Кейстута округлились.
— А помнишь, — он повернулся к брату всем телом, — хотя это было давненько, в Новгороде посадником был тогда Евстафий Дворянинец?
— И что? — этим вопросом он дал понять, что всё напрочь забыл.
— Да то! Этот посадник тогда бранил меня и называл псом.
Хоть Олгерд это и сказал, но, чувствовалось, что Кейстут в тему не врубился.
— И что? — вновь спросил тот, продолжая показывать, что ничего не понял.
— Да то! — с каким-то нервозным выпадом повторил Олгерд, — мы соберём войско и накажем новгородцев.
— Подожди... — почёсывая лоб, дал понять, что он что-то вспоминает, проговорил Кейстут, — они же, кажется... нет, я что-то путаю!
— Вот! Вот! К кому они побегут за помощью?
— А! А! — радостно воскликнул Кейстут. — И голова же ты, брат! — и он своей лапищей потрепал его волосы, а потом спросил: — а поймёт ли тот, что мы желаем подлизаться к нему?
— Поймёт! — серьёзно ответил гот. — Этот поймёт!
И брат почувствовал в этих словах и в его тоне, что Олгерд сильно уважает московита.
— Это дело! — тихо проговорил он.
Литовские послы прибыли незамедлительно. Узнав, с какой целью они посланы, Симеон обрадовался! «Да! Они почувствовали мою силу! Каким спасителем оказался Пожарский! Нет, зря на него наговаривают», — решил князь.
— Послов принять, как подобает, — распорядился он.
Те было возрадовались, переглядываясь меж собой с лёгкой усмешкой: «Побаивается нас москвич. И быстрёхонько всё порешает». Но вскоре их такая опрометчивая надежда «дат течь», чтобы затонуть совсем, как прогнившая лодия. Шли дни, а их в княжеские хоромы не торопились позвать.
Боярин Евстафий Дворянинцев почувствовал себя совершенно здоровым. Он стал выходить из избы Луки на прогулку, правда, в сопровождении молодой Марфы. Вначале он ходил, держась за её тонкую талию, словно набираясь от неё сил. Старая Марфа даже осерчала.
— Ишь ты, закобелился! — напала она однажды на него, когда Марфа убежала доить коз. — Старый хрыч! Ты смотри у мня! — она погрозила ему пальцем. — Ты не у ся дома!
— Ты, чё, Марфа? Да как ты можешь думать такое! Да я ей не в отцы, в деда гожусь.
— Все вы мужики, я вас знаю, блудливые коты.
— Ты это, Марфа, брось! — обиделся боярин. — Видно, пора мне домой? — спросил он, не расправляя сдвинутых бровей.
— А ето ты сам суди. Еслиф чувствуешь силу, можешь идтить.
Да вроде, — он пошевелил плечами, — силушка появилась.
Спасибо те, Марфуша. А об этом ты и не думай. Но раз зашёл такой разговор, хочу тебе сказать одну свою думку, — проговорив, он пытливо посмотрел на неё.
— Пошли, сядем, — проговорила она, дав ему понять, что готова его слушать.
— Пошли, — согласился он, — только я щас.
Он подошёл к суме, лежавшей у его лежака, и достал что-то тяжёлое. То была киса. Он положил её на стол и сел против хозяйки.
— Послушай, Марфуша, — проговорил боярин, положив руку на кису, — это те за твоё уменье оживлять мёртвых, — и подвинул мешочек.
Та даже на него не взглянула, а с какой-то внутренней настороженностью стала глядеть на боярина. Тот покашлял, потом заговорил:
— Ты... прости меня, старого, може, не то скажу, но всё от чистого сердца.
— Говори! — коротко бросила ока.
— Да... о Марфуше хочу поговорить.
Та насторожилась. Старый боярин понял её, но от задуманного решил не отступать.
— Ты видишь, что она созрела, и надоть ей взамуж, — сказав это, он внимательно посмотрел на неё, точно желая узнать: говорить дальше свои мысли или нет. Старуха молчала, тогда боярин продолжил:
— Так вот. Чё я тебе предлагаю... — он закашлялся. Достав тряпку, высморкался. Марфа терпеливо ждала, когда тот закончит разговор.
— Так вот... — он опять покашлял.
Бабка поняла, что боярин никак не осмелиться сказать главное и спокойно произнесла:
— Да говори.
И он сказал:
— Я хочу забрать Марфушу к себе. Дочерью она у мня будет.
— Дочерью... ха! — бабка довольно грозно посмотрела на него. — А твой кобелина...
— Федька, что ли? — переспросил боярин.
— А кто ещё! Да он не посмотрит ни на что. Я видела, как он поглядывал на неё. Вот и зачастил было. Да что-то пропал.
— Я его прогнал, — вставил боярин. — Да ты не бойсь! — продолжил он. — Пальцем её не тронет! Да я не посмотрю, что сын... Но ты гляди! — как-то спокойно закончил он.
Немного помолчав, жалобно произнёс:
— Ей ведь жизнь надо устраивать.
— Жалобный, Евстафий, ты какой-то стал. Я помню, как говаривали, чё ты...
— Да брось, Марфа! Было! Всё было! А щас, — и ударил легко в грудь, — вот здесь что-то смешалось. Сам не пойму. Да, жалобный стал. И как мне не пожалеть Марфушу? Я ей жизнью обязан, как и тебе.
Взгляд у бабки подобрел. Она вздохнула, приподнялась и вновь присела на сиделец.
— Отходчивы у нас, баб, сердчишки. Вот признался ты, и я... тожить жалобной стала, — бабка концом платка потёрла глаза.
Боярин рассмеялся:
— Эх, Марфа, не будь у тя Луки, забрал бы я и тя к себе, боярыней бы сделал! Я уже давно вдовец. Аль бросишь Луку и со мной поедешь? В каких мехах ходить будешь!
— Ну, ты, окаянай! — Марфа вскочила и замахала руками. — Да ни в жисть я свойво Луку ни на что не променяю, — голос её прозвучал гневно.
— Да, не гневись ты, старая! Я те ето сказал от чистого сердца. Хороша у меня была жёнушка. Хороша! Но, прости мня, Всевышний, ты — лутче.
У бабки на мгновение заиграли глазки. Она опустила голову.
— Куды нам до вас, боярин. Вы любу можете брать.
Боярин хохотнул:
— Любу! — повторил он. И, прищурив глаза, сказал: — Люба, да нелюба, — помолчав, спросил: — Ну, так что?
— Пусть сама решат. Ей жить.
Марфа ехать с боярином отказалась наотрез.
Зима пришла неожиданно. С вечера задул сильный ветер. Запели, затрещали дерева. Стонут, словно кто-то сечёт их невидимой плёткой. Попряталась, притаилась вся живность. И даже Настюха, молодая лосиха, привязавшаяся к Марфуше, и та не пришла на свидание.
— Ой, что творится! — врываясь в избу и с трудом закрывая за собой дверь, вскричала Марфуша.
С её появлением ворвалась и та вакханалия, которая творилась снаружи. Боярин и Лука переглянулись. И враз, как сговорились, поглядели на иконку, осеняя себя крестом.
— Аль к теплу, аль к морозу! — проговорил Лука, бросая под дверь старую потрёпанную шубейку, откуда дул холодный ветерок, быстро охлаждая избу.
