Лука был прав. Когда первой на улицу утром выскочила Марфуша, все услышали её возбуждённый голос:
— Снех!
Да, за ночь всё побелело. Умелые руки хозяйки, словно в ожидании дорогого гостя, белоснежным покрывалом накрыли землю, спрятав разные её болячки. Марфуша подхватила горсть снега и растёрла им лицо.
Когда она вернулась в избу, щёки её горели кумачом, глаза сияли. А сама она была так прекрасна, так хороша, что боярин даже крякнул, а Лука прижал её к своему сердцу.
— Дорогая моя доченька! — проговорил и поцеловал в макушку.
За столом она с детским восхищением рассказывала, как за ночь всё чудесно изменилось вокруг. Лес, ещё вчера выглядевший грозно и уныло, повеселел. А лик земли стал приятным и нежным. Она говорила, а все смотрели на неё. Отчего-то на глазах Марфы появились слёзы. Марфуша их заметивши, нежно её обняла.
— Ты чё... матушка? Всё так прекрасно!
— Да чё, доченька, — с каким-то усилием бабка рассмеялась, — гляжу я на тя и вижу, как ты выросла, пора и об....
Та поняла, куда клонит Марфа, и перебила её:
— Никуды я от вас не поеду. Здесь буду ждать Егора, — она сказала это твёрдо, посмотрев на боярина, поднялась из-за стола, накинула шубейку и выскользнула во двор.
Боярин по следам нашёл её у толстого дуба. Она стояла, прижавшись к нему. По её щекам текли слёзы.
— Ты чё, доченька, плачешь? — прозвучал его голос над её ухом.
Он был мягким, добрым, ласковым. Такой не отталкивал. Она упала к нему на грудь и громко зарыдала. Боярин стоял, не шевелясь, пока она ни выплакалась. Потом они потихоньку возвращались домой. Только теперь не она, а он поддерживал её.
А через несколько дней появился Фёдор. В дорогой одежде, такой неотразимый красавец. Но... не для всех. Марфуша вдруг не захотела его замечать. А когда он попытался было заговорить с ней, гневный окрик Евстафия остановил сына. Грозно сдвинув брови, он сказал ему:
— Оставь сани, а сам езжай!
Сын обжигающим взглядом посмотрел на отца, сдержался. Ничего не сказав, выскочил во двор и приказал подать ему коня. Когда его подвели, он, ни с кем не попрощавшись, метнулся в седло. Засвистела плеть, и из-под копыт полетела ещё не успевшая застыть земля.
Похоже, от ворот поворот получили в Московии и литовские посланцы. Князь Симеон пока ничего конкретного им не сказал. По всей видимости, их недовольство докатилось и до митрополита Феогноста. Князь и митрополит столкнулись невдалеке от храма Успения, когда Феогностай, отслужив вечернюю службу, возвращался к себе. Симеон, увидев священника, приостановился и стал его дожидаться. Когда тот подошёл, князь поцеловал его руку, преклонив колено.
— Благослови, владыка! — попросил Симеон.
Тот крестом, который висел у него на груди, осенил им склонённую голову князя:
— Да хранит тебя Бог! — произнёс он.
Они пошли рядом. Их путь пролегал мимо хором, где остановились литовцы.
— Что-то зажились они, князь! — митрополит кивнул на здание.
Симеон понял желание митрополита.
— Да всё собирался к тебе, владыка, испросить разрешения, — князь замолчал.
— Пошли ко мне, — с улыбкой, произнёс он.
Придя к себе, он усадил князя за стол и приказал накрыть его. Несколько постриженников внесли морошку на мёду, мочёные яблоки, оладьи морковные, тыквенные, хлебный квас и горячие, с печи, аппетитно пахнувшие, хлебцы.
Хитро прищуренные глазки следили за князем. Митрополиту было известно, что без мяса князь за стол не сядет. А тут нет даже рыбы. Князь, по всей видимости, догадался и весёлым взглядом зыркнул на владыку. Начал он с хлебца. Разломив его на две половинки, понюхал и отправил по очереди в рот. Запив кваском, потянулся за следующим.
— Фу — отдувался князь, — ну, владыка, ты и накормил меня.
Тот рассмеялся:
— Спать лучше будешь. А то наешься мяса....
Они засмеялись. Затем их лица приняли серьёзное выражение.
— Владыка, — начал Симеон, — я хотел испросить у тебя разрешения на то, чтобы отдать наших русских княжен за литовских князей — Олгерда и Любарта.
Митрополит ответил не сразу. Он посмотрел в окно. На улице смеркалось. Потом не спеша повернулся и спросил:
— А как ты, князь, сам думаешь: надо это делать или нет?
Симеон был непрост даже перед владыкой. Давно зная ответ, он какое-то время был в раздумье. Так делают люди мыслящие, ещё раз сверяя свой ответ со временем.
— Я думаю, владыка... — князь заговорил, не торопясь, — что надо соглашаться.
Напряжённое лицо митрополита расслабилось. В его глазах блеснула радость: «Князь подтвердил, что во многом похож на своего отца, которого я уважал».
— Я думаю, сын мой, твоё решение правильное. Оно должно укрепить начатое охристианивание этих блуждающих в потёмках племён. А чем сильнее будет мощь истинного христианства, тем увереннее будет борьба с теми, кто сегодня пытается подорвать нашу веру, — проговорив эти слова, митрополит замолчал.
Потом, отпив кваску, повернулся к князю.
— Позволь мне, сын мой, — голос у митрополита был извиняюще-просительным, — полюбопытствовать мне: а что ты думаешь о своём вдовстве?
Этот вопрос, похоже, застал князя врасплох. Лицо его покраснело, а сам он смешался.
— Я... Я... — начал он неуверенным голосом, — хочу признаться тебе, владыка, Анастасия, светлая ей намять, — он перекрестился, — до сих пор не вышла из моего сердца.
Владыка опять повернулся к окну. Пальцы его застучали по столу. Потом он заговорил:
— Князь, ты властитель своего народа, его отец. А долг отца... — митрополит повернулся к Симеону.
Тот улыбнувшись, ответил:
— Быть заступником, кормильцем, благодетелем и... — остановился.
— И покровителем, — добавил митрополит, — а что для этого надо? — владыка продолжал полусерьёзный допрос.
Симеон улыбнулся:
— Это говорил и мой отец, когда объявил о своём решении женить мня на литовской княжне.
Митрополит вздохнул. Этот вздох как бы говорил, что он вспомнил что-то важное, дорогое ему. И это было так. Владыка, глядя куда-то в пространство, заговорил:
— Да, главное у него было — защитить своих людей. А для этого ему приходилось жертвовать многом. Порой даже своими чувствами. Это делает князя великим. А не то, что решит Орда! — при этих словах митрополит оживился. Его оживление хорошо понял Симеон. Уходя, он сказал:
— Владыка, с ними, — он кивнул на стену, за которой располагались хоромы, где жили литовцы, — ты мня не торопи! Я всё сделаю, как надо.
Крестя его на дорогу, митрополит улыбнулся, понимая, что князь ждёт важного для него сообщения.
