А вечером явился князь Юрий Витовтович и довёл до новгородцев слова своего великого князя.
— Это всё? — спросил Фёдор.
— Всё, — ответил посланец.
Многие переглянулись меж собой:
— Что же хочет литовец?
Ответил воевода, глядя на посадника:
— Ему нужна голова твово батяти!
Фёдор растерянно посмотрел на тех, кто набился в посадничество. Он боялся, что кто-то крикнет, чтобы выдали отца. Но спас его Камбила, заявивший, что литовский князь обнаглел и хочет показать свою власть. Посадничество зашумело:
— Наказать етова наглого литовца.
С Фёдора свалилась тяжесть, и он глазами поблагодарил Камбилу. Но он рано обрадовался. Было темно, а площадь гудела. Там были владыка, воевода с дружиной.
Посадник, появившийся утром, что-то пытался сказать. Но из-за галдежа его никто не расслышал. Владыка благословил, и отряд, ведомый воеводой, выступил в поход. С какой надеждой в глазах провожал их посадник.
Литовцев они догнали на Луге. Но, глянув на литовскую мощь, воевода решил не переправляться, а выждать чего-то на этом берегу. Камбила и несколько других, недовольные таким решением, заявились к воеводе, чтобы потребовать переправиться и биться. Он слушал их терпеливо, не перебивал. Когда они выговорились, заговорил воевода веско, убедительно:
— Вы видели его войско? — он кивнул на западный берег реки.
— Да, да! — в разнобой ответили те.
— А своё?
Молчание.
— Чё молчите? Аль сказать неча? — он их обвёл взглядом. — И чё мы будем из-за какого-то Дворянца жизни отдавать?
Его не поддержали, но и ничего не сказали против. Народ был в раздумье. Потом раздался шум. То подошедшие шелонцы попробовали было словесно напасть на воеводу.
— Мы не знали, чё у Новгорода такой трусливый воевода!
— Надожить! Испужался! Аль ты думал, он один пришёл!
Подошла к воеводе подмога из числа его дружинников.
— Чё! — закричали они, — воевода дело сказал. Чего нам за его, дурака старого, головы дожить?
— Кто дурак? — поднялся Камбила. — Он ж за вас заступался. Он не хотел...
— Чево не хотел?.. — поднялся рёв.
— Не будем свои головы за него ложить!
Камбила посмотрел на Егора и понял друга: он не приветствовал орущих дружинников. Но им было ясно, что переубедить их невозможно. У Егора даже появилась мысль: «Неуж воевода просто мстил Фёдору...». И не выступать же им двоим против литовского князя.
Луговчане с шелонцами поднялись было против новгородцев, пытаясь всё же заставить их хотя бы попугать ворога.
— Сыми порты да попужай их своей задницей, — огрызнулся кто-то из новгородцев на самого крикливого из той братии.
Воевода ухмылялся в свои отвислые усищи.
Следующий день прошёл, как обычно. Под вечер заехал Фёдор к отцу. Зайдя к Марфе, он подарил ей перстень с бриллиантом, который был до того красив, переливаясь всеми цветами радуги, что от него невозможно было оторвать глаз. Увидев, как загорелись глаза девы, он пошёл к отцу. Пробыл он там долго. О чём у них был разговор, осталось тайной. И только по тому, каким посеревшим на утро выглядело лицо старого боярина, можно было догадаться, что не всё было благополучно в их семье.
Это не ускользнуло от острого взгляда Марфы. И ей вдруг захотелось выяснить: уж не случилось ли чего? Оправдывая свой интерес, она вспомнила, чего греха таить, что старый боярин немало сделал ей и добрых дел. И она, преодолевая смущение, подошла к нему.
— Батюшка, — назвала она его.
«О, Господи! Уж не ослышался ли я! Она впервые назвала меня так», — возликовал внутренне боярин, но постарался не подать вида.
— Слушаю, Марфуша, — ласково сказал он.
— С тобой ничего не случилось? — её глаза так и жгут.
— Да... нет! — и постарался придать себе безразличный вид.
А в обед он взял её за руку и повёл в свою опочивальню. На верхней полке повстанца стояла шкатулка. Он достал её, открыл и извлёк желтоватую, свёрнутую трубочкой, с печатью бумагу.
— Возьми, я возвращаю твоё наследство. Ты — наследница половины мойво добра. А оно немалое. Если что со мной случиться... — сказав это, он опустил голову.
— А что, батюшка, может случиться? — полюбопытствовала она, чем опять порадовала боярина.
— Всяко, дочка, быват. Так ты его... никому не показывай, а забери и спрячь. Поняла?
— А Фёдору?
— Фёдору... когда станешь его женой.
— А если...
— Нет, нет. Не говори етова. Не говори. Фёдор любит тя. Он будет хорошим мужем. А я, доченька, для тя желаю только добра. Ты поняла?
Вместо ответа она вдруг брякнула:
— А Игор? Хде он? Что с ним?
Боярин с досадой бросил завещание в шкатулку.
— Чё ты заладила: Игор да Игор. Я те говорил: он убивец. Убивец!
— Батюшки! Да он жив? Жив?
Боярин посмотрел на неё отчуждённым взглядом, громко хлопнул крышкой шкатулки. И резко повернулся:
— Не знаю! не знаю! Боярин Осип клялся мне, что он погиб. Он посылал его на Каму. Поняла? Сколь раз можно говорить!
У ней голова пошла кругом: то он убит, то он убивец!
А на другой день под вечер большая толпа шелонцев, луган да и присоединившиеся к ним Пшагинян вторглась в пределы Новгорода с криками:
— Хде та гадина? Хде тот посадник? Он обозвал литовского князя, и тот грабит и убивает нас! Давай его суды!
К прибывшим присоединились, как водится, и те, кто готов был орать по любому поводу. Главное, чтобы можно было кого-нибудь грабануть. А старого Дворянинцева можно. Слухи ходили, что мошна его была туга. И всё враз завертелось. Услужливые новгородцы, подвывая, новели многочисленную разъярённую толпу к посадниковым хоромам.
Евстафий, войдя в опочивальню, остановился у образов и стал молиться на ночь. Но какой-то тревожный нарастающий гул не дал ему это сделать. Он подошёл к окну и увидел огромную толпу людей. Многие несли зажжённые факелы. И он вдруг понял, что это последствие его слов. «Господи, — пронеслось в его голове. — Да за кого я старался?» Но поди, объясни разбушевавшейся толпе. Он знал, это бесполезно. Она ничего не слышит, а видит одно... кровь.
Ощутив опасность положения, он лихо, по-молодецки, крутанулся и бросился из опочивальни. Но не стал искать спасения за стенами своих хором, а ворвался к Марфе, сонную стянул с постели и с невероятной силой потащил куда-то. Она была так напугана, что не могла сопротивляться. В проходе боярин открыл едва заметную дверь. Она вела в подвал.
— Сиди здеся! не высовывайся! — и устрашающе погрозил пальцем.
