– Я так рада, что ты удрал от моих ручных полицайчиков. Я следовала за тобой от их пыточной камеры, и все сработало безупречно. Ты доставил Эвелин прямо к моему порогу. Прямо не верится. Нужно было сразу нанять тебя вместо Кригера с Фортцем.
Эгей! У нас с Эдит общие знакомые. Она знает Фортца, я знаю Фортца.
– Как только будете готовы, – говорит она в телефон, и я понимаю, что подзалетел.
Или, как сказал бы Зеб: «Отдрючен круче, чем главный дрючок Дрюквилля во время Дрюкапалузы дрюкнадцатого дрюкаря».
И что хуже – я сам доставил Эв в логово льва.
Логово льва с гориллой в нем. Это так уморительно, что я не могу удержаться от смеха.
Эдит смеется вместе со мной.
– Нет, – говорит она тому, кто ответил на звонок. – Не думаю, что теперь он доставит хоть малейшие неприятности.
По телику шла какая-то передача с тем парнем из Оливера, вот только у него была волшебная флейта, а звали его то ли Джимми, то ли Билли. В общем, дело во флейте. Было еще большое чудовище, но дружелюбное. И искренне дружелюбное, а не как гризли, который сожрет тебя, как только более мелкие источники пропитания исчерпаются.
Блин. Мне чего-то подмешали.
Я на главной сцене Дрюкапалузы.
Привет, Дрюквилль!
Сосредоточься, солдат. Спаси гражданского.
– Я предпочла бы просто отпустить тебя, – вещает Эдит. – Но Эвелин может отказаться изменить завещание. И потом, мои маленькие полицайчики не хотят, чтобы ты валандался на воле со своим длинным языком. А они были мне верными и полезными мальчиками. Так что…
Я щурюсь, вглядываясь в собственные ступни и пытаясь повелевать ими, но они где-то далеко на конце длиннющих тоненьких ножек, определенно мне не принадлежащих. Какой-то идиот уронил хрустальный бокал, кувыркающийся и падающий на бок…
Само собой, а на что же еще? На то он и бокал.
…бликуя резными гранями так красиво, что мне хочется плакать.
Что за чертовщину она мне подмешала?
Придется положиться на свои надежные руки. Я медленно валюсь вперед, на ковер, постичь который, как вижу, теперь вполне могу.
Конечно. Это же так просто. Смысл жизни скрыт в кончиках наших пальцев. Мне нужно только сфотографировать пальцы, чтобы увеличить фото и прочесть завитки.
Эдит элегантно поднимает ножки, убирая их подальше от осколков стекла, и через ее плечо я вижу гориллу Кнопку, стоящую в проеме двери.
Это переправляет меня прямиком в юношеские годы, и я понимаю, что Кнопка услыхала, как я угрожаю ее хозяину, и теперь только и ждет случая заставить меня прикусить язык напрочь. И вдруг я пугаюсь, как еще никогда прежде. В моих спутанных мыслях ни тени сомнения, что Кнопка намеревается сорвать голову мне с плеч.
Жизнь начинает мелькать у меня перед глазами, чего я вовсе не хочу, ведь все мы знаем, что это означает.
Нет. Еще нет. Я еще не готов.
Но мелькание все равно продолжается. Я вижу, как отец наклеивает на мое рассеченное колено полоску пластыря, приговаривая «хороший солдат, хороший солдат». Было ли это на самом деле? Я не помню, чтобы он вел себя по-человечески. Вот Пэт, мой младший братишка, с наволочкой, повязанной на шее, как плащ, и с кочергой в руке вместо меча. Потом он получит ремня за то, что перепачкал все вещи угольной пылью. Я хочу предупредить его, но на устах моих печать. Теперь я в машине, в той последней роковой поездке, и впервые вижу, что жив лишь потому, что заднее окно было открыто, чтобы выпускать дым от папиной сигареты. Я слышу визг шин и вижу, как стена несется на наш крохотный автомобильчик, а мамины волосы развеваются, как под водой. Я тянусь к Пэту, но он мертв, как тряпичная кукла, а я лечу по воздуху.
Кнопка, шаркая подошвами, вваливается в комнату, и я вижу рядом с ней фигурку поменьше; может, это Тарзан, а может, Маугли. Я боюсь смотреть и обездвижен химией, но вижу, что у Кнопки в ладони какая-то дубинка. Она присаживается рядом со мной на корточки, и я вижу, что горилла обута в ботинки.
– Не здесь, – говорит Эдит горилле. – Мне не нужны тут никакие улики, если наведается его легавая подружка.
– Помнишь это, Макэвой? – спрашивает горилла, помахивая дубинкой у меня перед носом. – Каждый коп в штате знает, что ты сделал мне этой долбаной штуковиной.
Я понятия не имею, о чем это толкует Кнопка. Я ни разу не прикасался к ней этим здоровенным фаллосом.
Кнопка убирает руку, и я слышу ее натужное дыхание, клокочущее мне в ухо.
– Теперь твоя очередь, – говорит она, и я закрываю глаза.
Я неплохо разбираюсь в людях, правда?
Глава 7
В каждой попадавшей мне в руки книге-нуар непременно есть фрагмент, где герой – частный детектив – приходит в себя после побоев. Мне никогда не нравились эти пассажи, потому что некоторые из писак стряпают свое дерьмо довольно хорошо, и парней вроде меня, получавших трепку достаточно раз, чтобы сдвинуть планку на шкале IQ вниз, это слишком задевает за живое. Я мог бы поклясться, что был даровитым ребенком, но сейчас едва дотягиваю до среднего благодаря тазерам, резиновым пулям, высокооктановым напиткам, ботинкам со стальными носами, а теперь еще и гребаному дилдо. Был еще случай с высокими каблуками и спиральной лестницей, но я ни с кем не поддерживаю достаточно близких отношений, чтобы поделиться этой историей. И никогда не хожу на представления гипнотизеров, чтобы случаем не проговориться.
Всякий раз приходишь в себя по-разному. Быстро или медленно. Легко или чертовски трудно, когда жалеешь, что не умер. Порой боль настолько всеохватна, что чувствуешь лишь одно: конец ей может прийти только вместе со всей Вселенной. И это будет как раз такой случай, я просто знаю. Нашпиговали колесами, да еще и фаллоимитатором приложили? Ничего другого, кроме кошмара, и быть не может.
Я чувствую, как всплываю на поверхность, и в глубине души рад, что жив, но большая часть меня хочет остаться здесь, в прохладной темноте, на какое-то время не подключаясь к сети; однако в данный момент парадом командует мое подсознание, и оно отмечает ряд красных флажков, требующих моего незамедлительного внимания, и гонит меня к сознанию, как пловца, из-за нехватки кислорода отчаянно рвущегося к поверхности.
Я слышу верещание – может, это какая-нибудь большая птица откуда-нибудь с Амазонки, – а тело мое энергично встряхивают. Я лечу на какой-то огромной амазонской птице? Возможно ли такое? Как могла моя жизнь дойти до такого? Но, осознав, что не могу дышать, я перестаю тревожиться о птице. Вообразите панику нашего пловца, когда он, вырвавшись на поверхность, обнаружит, что атмосфера для дыхания непригодна. Вот что я ощутил. Моими мотиваторами выступали боль и паника. Как мог я не понимать, как был счастлив в прошлом, когда мог свободно дышать, не испытывая непрерывную боль?
