В такой ранний утренний час на Двенадцатой авеню довольно тихо. Это сумерки нравственности между часами воровства и пробежек. У Веснушки где-то около получаса на свои дела, прежде чем паромы, усердно пыхтя, начнут вываливать на остров свой груз офисных гражданских лиц в белых воротничках. Еще ни лучика солнца, но ночь уже затаила дыхание, ожидая, когда свет дня окрасит верхушки небоскребов алым. Пока Веснушка развлекает юного Эдварда Ши омерзительными военными байками, я беседую с собственным подсознанием.
Где ты недавно видел дрочилку?
В порностудии.
А что она тебе дала, кроме консультации по пилюлям для увеличения пениса?
Ключ к полицейским наручникам.
А что на тебе сейчас?
Полицейские наручники.
Что стало с этим ключом?
Я сунул его в стринги, потому что мало ли что, правда?
Так пошарь же уже в своих стрингах, балда.
И когда ты перестанешь быть такой елдой?
Через секунду после того, как ты перестанешь быть таким идиотом.
Фетюк.
Мудозвон.
* * *
Ключ у меня в стрингах, и как только я вспоминаю об этом, то сразу чувствую металл, впивающийся мне в живот. Это шаг в правильном направлении – найти ключ и все такое, но путь впереди еще долгий. Даже если удастся сбросить эти браслеты, мне придется выбраться из машины и разобраться с Брызгой и Мандартом, сидящими впереди.
Но первым делом надо избавиться от кандалов.
Я стучу лбом в стекло.
– Эй, пацан! Сделай одолжение, почеши мне яйца.
Ни один живой человек не может проигнорировать подобную просьбу, просто переполненную потенциалом для потехи.
Челюсть у мальца буквально отваливается.
– Почесать тебе… Чё, серьезно?!
– Да брось, Ши. Я тут скручен, как младенец Иисус в пеленках.
Веснушка, недовольный моим выбором выражений, хмурится:
– Ой, кончай, Макэвой. К чему ты приплел сюда Иисуса?
– Я пытаюсь передать, как свербят у меня яйца.
– Уж кто-кто, а ты должен знать, что не стоит поминать Иисуса, мужик. Наши соотечественники уже семьсот лет убивают друг друга из-за подобного дерьма.
Теперь у Веснушки проснулась какая-то политическая сознательность. Наверное, если младенец Иисус в процесс никак не замешан, то убивать земляков в порядке вещей.
– И потом, может, у тебя какая-то парша на яйцах или что, – добавляет Ши. – Думаешь, кто-нибудь хоть пальцем притронется к твоей мошне?
Веснушка мудро кивает:
– Я знаю, что это. И когда проявились первые симптомы, Макэвой?
Никогда, думаю я, но вслух отвечаю:
– Не знаю. Наверное, с полчаса назад.
– Я так и думал. – Веснушка хлопает ладонями по рулю. – Весь этот зуд у тебя в голове.
Я выдаю очевидный факт:
– Вообще-то я совершенно уверен, что он у меня в яйцах.
– Не, это психосоматическое. Недуг смертного порога. Я уже видел такое дерьмо. Мужик понимает, что его билет вот-вот прокомпостируют, и его тело реагирует, откалывая диковинные симптомы, отвлекает рассудок от этого, понятно?
Ши заинтригованно кивает. Будь у него бумага, он бы конспектировал.
– Эй, Руди Эл. Это мои яйца, и ощущение от них такое, будто какой-то злобный гребаный гоблин малость их ободрал, чтоб они покрылись струпьями, а потом окунул их в перец. Так что пока не зайдет речь о твоих яйцах, оставь свое мозговедение при себе.
– Мозговедение? – переспрашивает Ши. – Есть такое слово?
– Нет. Но должно быть.
– Подвожу итог, – резюмирует Веснушка. – Чесать тебе яйца мы не станем. Может, если хорошенько попросишь, О-Шиник выстрелит тебе в пах, что может принести некоторое облегчение.
Ши хлопает себя по колену, чертовски наслаждаясь своим днем.
– Считай, что сделано, – говорит он.
– Ну пожалуйста, ребята, – умоляю я, дергая наручники. – Я не могу дотянуться и не хочу кончить паховой эпидермофитией.
– Вот уж действительно жалкая кончина, – смеется Веснушка.
И отключает громкоговоритель.
Теперь я получил лицензию покопаться в собственных трусах.
Я провел этих дураков. Провел себя прямиком на заднее сиденье такси-катафалка, направляющегося прямиком к моей собственной яме в земле. Ну не гений ли?
Вообще-то, учитывая «Кей-эф-си» и того другого парня в багажнике, я могу даже не удостоиться собственной ямы.
И это угнетает.
По-моему, мои яйца действительно засвербели.
* * *
Я буквально размазываюсь по стеклянной перегородке в попытке дотянуться рукой до трусов. Сквозь сгиб локтя вижу, что мы съехали с Двенадцатой и спускаемся к реке. Вижу этот странный оплавленный пирс, алтарь десятков разбитых досок и гниющих шин, наваленных у его основания. Проезжая мимо, я всякий раз гадал, что это за пирс, какова его история и всякое такое. Наверное, теперь я этого так и не узнаю.
Трагично, правда? Человек отправляется в могилу, не вооружившись доскональными сведениями о пирсе.
В общем, как бы то ни было, я едва не выламываю перегородку в попытке достать ключ, и Веснушка включает громкоговоритель снова, чтобы я слышал, как они гогочут. Беспокоиться-то им нечего, правда ведь? Веснушка обыскал меня очень тщательно, даже причиндалы пощупал. Так что они стопроцентно уверены, что я не вооружен. Но у меня есть ключ, а моя ладонь всего в паре дюймов от него.
Ха. Минутку. Этот пирс разрушен из-за пирсинга.
Фьють!
Вот тебе, Зебулон. Это оригинальная шутка. Я могу отослать ее Фергюсону
[53].
Будучи по природе сдержанным оптимистом, я откладываю шутку в памяти на потом, если потом будет.
Мой указательный палец задевает за ключ. Так близко!
– О, – выдыхаю я, что вызывает у Веснушки новый приступ веселья.
– Послушайте эту задницу, – выдавливает он между взрывами смеха. – Нам следовало бы ехать до Коннектикута, чтобы посмеяться. Этот тип почище Говарда Стерна
[54].
И они перекидываются на дебаты о диджеях. Очевидно, гарвардская девица, которую Ши однажды трахал в кабинке туалета, выразила мнение, что Говард Стерн – мизогинская задница, и Ши оказался с этой позицией согласен. Веснушка, со своей стороны, шумно возражает, несмотря на быстро ставший очевидным факт, что он не понимает термина «мизогин»
[55].
