— И что, — спросила Зулейка, — она влюбилась в кого-нибудь из славных юношей?
— Вы забываете — холодно сказал герцог, — у нее был муж из моего рода.
— Ой, прошу прощения. Но скажите: они все ею восхищались?
— Да. Все до единого, безмерно, безумно.
— Хм, — пробормотала Зулейка с понятливой улыбкой. Затем чуть нахмурилась. — И все же, — винила она с некоторой досадой, — вряд ли у нее было так уж много поклонников. Она или не выходила в свет.
— Тэнкертон, — сухо сказал герцог, — большое поместье, а мой прапрадедушка был крайне гостеприимен. Однако, — добавил он, изумленный тем, что она снова совсем его не поняла, я эту историю рассказал не для того, чтобы вам соревноваться с соперницей из прошлого, а чтобы избавить от опасений, которые, боюсь, вызвал чересчур подробным рассказом о великолепии жизни, в которую вы перенесетесь, приняв мое предложение.
— Опасений? Каких опасений?
— Что вам будет тяжело дышаться — что вы изголодаетесь (если позволите так сказать) среди земляничных листьев. И потому я рассказал историю Мег Спидуэлл, и как она жила припеваючи. Нет, послушайте! В моих жилах течет кровь того, кто был ее господином. Думаю, я могу похвастаться тем, что отчасти унаследовал его мудрость. В любом случае, его пример мне послужит наукой. Не думайте, будто, женившись на вас, я потребую, чтобы вы себе изменили. Я приму вас с радостью такой, какая вы есть. Я вас буду всегда поощрять в том, чтобы вы оставались сама собой неотразимой представительницей верхнего среднего класса, которая благодаря своеобразно вольному образу жизни приобрела определенную свободу манер. Отгадайте, какой будет мой главный свадебный подарок? У Мег Спидуэлл была маслобойня. Для вас на дворе возведут другую постройку — элегантный павильон, в котором вы каждый вечер, кроме воскресенья, будете показывать фокусы — мне, моим арендаторам и слугам, и соседям, если те захотят заглянуть. Видя мое одобрение, вас никто не осудит. Так повторится прелестная история Мег Спидуэлл. Вы ради удовольствия — нет, послушайте! — будете заниматься милым низким ремеслом, которым…
— Не хочу больше слышать ни единого слова! — закричала Зулейка. — В жизни не встречала такого нахала. Я, к вашему сведению, из очень хорошей семьи. Меня принимают в лучшем обществе. Мои манеры совершенно безупречны. Я бы прекрасно знала, как себя вести, окажись я на месте двадцати герцогинь разом. Что касается того, которое вы предлагаете, то я от него отказываюсь. Оно мне не нужно. Говорю вам…
— Тише, — сказал герцог, — тише! Вы переволновались. Сейчас толпа под окном соберется. Ну полноте! Извините. Я думал…
— Знаю я, что вы думали, — сказала Зулейка. — Вы хотели как лучше. Простите, что вспылила. Но поймите же, я говорю, как есть: я за вас не выйду потому что я вас не люблю. Уж наверное, есть своя польза стать вашей герцогиней. Но дело в том, что у меня нет житейской мудрости. Для меня брак — таинство. Мне так же невозможно выйти за того, по кому не схожу с ума, как за того, кто сходит с ума по мне. Иначе я бы уже давно не ходила в девицах. Друг мой, не думайте, что я в былые дни не отвергла пару десятков не менее выгодных женихов.
— Не менее выгодных? Это каких? — нахмурился герцог.
— Ну, эрцгерцог такой, великий князь сякой, его светлейшее высочество этакий. У меня отвратительная память на имена.
— И мое имя вы, наверное, тоже скоро забудете?
— Нет. Ну нет. Вас я запомню навсегда. Видите ли, я вас любила. Вы меня обманом влюбили… — она вздохнула. — Эх, будь вы так сильны, как мне показались… Впрочем, одним поклонником больше. Тоже что-то. — Она наклонилась с лукавой усмешкой: — Ваши запонки, покажите их еще раз.
Герцог показал их в горсти. Зулейка чуть тронула их с благоговением туриста, прикасающегося к священной реликвии.
Наконец, она сказала:
— Дайте мне их. Я их спрячу в потайном отделении шкатулки.
Герцог закрыл кулак.
— Дайте! — взмолилась она. — Остальные мои драгоценности ничего для меня не значат. Никогда не могу вспомнить, кто какое подарил. С этими будет иначе. Я навсегда запомню их историю… Дайте!
— Просите что угодно, — сказал герцог, — но это единственный предмет, с которым я не готов расстаться — даже ради вас, освятившей его.
Зулейка надула губы. Она собралась было упорствовать, но передумала и замолчала.
— Ладно! — обронила она затем. — А что с гонками? Вы меня туда проводите?
— Гонки? Какие гонки? — пробормотал герцог. — Ах да. Я забыл. Вы действительно хотите смотреть?
— Ну конечно! Это же весело, нет?
— У вас настроение для веселья? Ну, времени еще достаточно. Второй дивизион гребет не раньше половины пятого.
— Почему второй дивизион? Не можете меня сводить на первый?
— Он гребет после шести.
— Немного странный порядок.
— Безусловно. В Оксфорде всегда были сложности с математикой.
— Да ведь нет еще трех! — воскликнула Зулейка, скорбно посмотрев на часы. — И что все это время делать?
— Я вас недостаточно развлекаю? — горько спросил герцог.
— Если честно, нет. Может, тут с вами товарищ какой живет?
— Да, этажом выше. По имени Ноукс.
— Низкий, в очках?
— Очень низкий, в очень больших очках.
— Мне вчера его показали по пути со станции… Нет, не думаю, что хочу его видеть. Что у вас с ним может быть общего?
— По меньше мере одна слабость: он, мисс Добсон, тоже в вас влюблен.
— Ну конечно. Он же меня видел. Немногие, — сказала она, поднявшись и встряхнувшись, — успели на меня взглянуть. Ну пойдемте. посмотрим колледжи. Мне нужно сменить обстановку. Будь на вашем месте доктор, он бы давно это прописал. Мне крайне вредно чахнуть тут, как Золушка, над пеплом своей к вам любви. Где ваша шляпа?
Оглядевшись, она заметила себя в зеркале.
— Ой, — воскликнула она, — какая я страшила! Нельзя в таком виде показываться!
— Вы прекрасно выглядите.
— Нет. Это заблуждение влюбленного. Вы же сами сказали, что тартан совершенно ужасный. Можно было не говорить. Я так оделась специально для вас. Я это платье надела из страха, что если буду прилично выглядеть, вы передо мной со второго взгляда не устоите. Я бы заказала рубище и пошла в нем, я бы вымазала лицо жженой пробкой, если бы не боялась, что вокруг соберется толпа.
— Толпа собралась бы из-за вашей неисправимой красоты.
— Моя красота! Как я ее ненавижу! — вздохнула Зулейка. — Впрочем, что есть, то есть, приходится с этим жить. Пойдемте! Отведите меня в Иуду. Я переоденусь. Будет у меня приличный для гонок вид.
Когда они вдвоем показались на улице, императоры обменялись косыми каменными взглядами. Ибо видели на лице герцога необычную бледность, а в глазах его — что-то очень похожее на отчаяние. Видели, что трагедия движется к предсказанной концовке. Не в силах ее остановить, императоры теперь смотрели на нее с мрачным интересом.
