– Помню, однажды мы ехали в аэропорт в нашей фиолетовой крохе…
– В чем?
– В крохе. Наш «Пежо», – объясняю я. – Мы приехали в Гэтвик в девять утра, а самолет в час. Олли хотел прибыть с запасом – вдруг по дороге попадем в пробку или проколем колесо.
Джо смеется.
– А что случилось с крохой?
– В конце концов отправилась на помойку. Боже, как я любила эту машину! Но нам было слегка стыдно парковать ее рядом с кабриолетом Пиппы и Тодда.
– И над чем вы тут вдвоем смеетесь? – присоединяется к нам Пита.
Я рассказываю ей про машину и понимаю, что здесь Пита себя чувствует лишней.
– Джо, – говорит она, – надо открыть еще парочку бутылок.
– Через минуту, милая. А что Олли…
– Сейчас, дорогой! – перебивает его Пита. – У людей пустые бокалы.
Джо встает и целует ее.
– Не волнуйся. Гости отлично проводят время, – утешает Питу Джо.
– Надеюсь, вы пока не уходите, – говорит Руперт, поймавший меня неподалеку от ванной, – я еще не имел удовольствия с вами пообщаться.
«Ловко», – ворчит Олли.
– Привет. Я Ребекка.
– Руперт. – Он улыбается. – Ваше лицо кажется знакомым… Вы актриса?
– Нет, – усмехаюсь я.
– Не понимаю, что тут смешного, – произносит он, напряженно глядя на меня.
– Единственная роль, которую я исполнила за всю жизнь, – это братец Тук.
– Быть того не может! Вам никто не говорил, что у вас прекрасные глаза?
Я не выдерживаю и смеюсь.
– Ох, что вы! – Замечаю, как с другого конца комнаты за нами наблюдает Джо. – Прежде чем выдать очередную дежурную фразу, учтите, я вам не подхожу.
– И почему же? – удивляется он.
– Ну, знаю, что платье удачно скрывает, но я на шестом месяце беременности.
– Вы замужем?
– Да. Нет… то есть… была. Мой муж, он… он умер.
Улыбка мигом исчезает.
– Мне очень жаль, – произносит Руперт с искренним теплом.
Внутри меня поднимается волна скорби.
– Разбился на мотоцикле.
– Мне очень жаль, – повторяет Руперт. – Если бы я знал…
Я хочу его успокоить.
– Ничего страшного. Вы не могли знать.
– Даже не представляю, каково это.
К нам подходит Пита, и на его лице отражается облегчение.
– О, отлично, вы уже познакомились, – говорит она.
Руперт мнется.
– Ребекка рассказывала о муже.
– Знаю. Бедняжка. Так печально, да? – Пита гладит меня по спине. – И все же, Ребекка, ты по-прежнему молода и можешь еще кого-нибудь себе найти.
Руперт извиняется и отходит, явно чувствуя себя неловко. А мне пора домой.
Открываю дверь спальни Джо дрожащими руками и оцепенело гляжу на заваленную куртками и сумками кровать. Моя же в самом низу! Может, уйти без нее?
– Бекка? – в комнату входит Джо. – Уходишь? Что случилось?
Меня трясет.
– Ничего.
Я отбрасываю в сторону чужую куртку, потом еще одну…
– Стой. Давай я найду.
Отхожу в сторону, и Джо принимается за поиски.
– Вот она, – говорю я, когда он докапывается до низа сваленной кучи.
Моя черная куртка теперь похожа на мертвую летучую мышь. Джо накидывает ее мне на плечи.
– Что случилось? – снова спрашивает он, на этот раз мягче.
– Просто… – Я с трудом сглатываю. – Мне кое-что сказали.
– Что именно? Это Руперт? Видел, что вы разговаривали.
– Наверное, я еще не готова к вечеринкам. – Не могу же я сказать, что это Пита. – Слишком рано.
– Что случилось? Что сказал Руперт? – настаивает Джо, обхватив меня за плечи рукой.
– Это была я, – произносит стоящая в дверях Пита.
Она проходит и садится на кровать, вклиниваясь между мной и Джо.
– Прости меня, Ребекка, если я тебя обидела. – Она берет меня за руку. – Мне правда очень жаль. Я не подумала. Я совершенно не хотела тебя обидеть.
– Ничего страшного.
– Может, вы друг друга не так поняли? – предполагает Джо.
Я киваю.
– Может.
«Забудь, что она сказала, Бекка», – уговаривает меня Олли, когда я еду домой.
Сильнее давлю на педаль газа и опускаю стекло. Отчаянно хочется вдохнуть свежего воздуха.
– Олли, я по тебе скучаю.
«Знаю. И не знаю, что сказать».
– Небывалое дело.
Слышу его мягкий смех и…
«Помедленнее», – предупреждает Олли.
– Поверить не могу, ты все еще командуешь с пассажирского сиденья.
Жду подколки в ответ, но ничего не слышу.
– Олли?
«Прости, задумался. Беспокоюсь за Джо. Ему надо кончать с этими отношениями, пока она не впилась в него когтями».
24
Принюхиваюсь к молоку, проверяю срок годности.
– Где мои чертовы очки? – доносится с верхнего этажа голос папы, как будто кто-то намеренно их спрятал. Сегодня он собрался на ярмарку антиквариата в Гилдхолле.
– Карманы проверил? – уточняет мама.
– Да!
Выливаю молоко в раковину и, раз уж взялась, достаю из холодильника и другие сомнительные продукты. Творог – испорчен. Хумус – уже две недели стоит. В мусор. Крайне подозрительный на вид соус тартар – определенно в мусор. Вскоре, вытащив все содержимое холодильника, я внимательно изучаю этикетки.
Мама спускается вниз как раз, когда я уже готова выбросить ветчину.
– Что ты делаешь? – выхватывает она у меня упаковку. – Все с ней в полном порядке. Близнецы на обед съедят с тушеными бобами.
– Три дня как срок годности вышел.
– Они не заметят.
– О'кей, – взрываюсь я.
– Что случилось?
– Ничего.
Наверху раздается вой, как будто папа только что наступил в нечто гадкое. Мама глубоко вздыхает.
– Как прошла вечеринка? – спрашивает она, глядя на папины куртку с шарфом, висящие на перилах. Мама проверяет один из карманов. – Да вот же они, старый ты дурак!
Звонит телефон. Мама отвечает.
– Нет, не нужна мне новая кухня, – швыряет она трубку обратно.
– Я пойду, – проталкиваюсь мимо мамы.
