— В этом я не могу быть уверен, — ответил Геборик, — но похоже на то.
— Значит, влияние малазанцев продолжает расти — не только в подлунном мире, но и на Путях, а теперь ещё и в Колоде Драконов.
— Ты совершаешь ошибку, типичную для многих врагов Империи, Л’орик. Считаешь, что все малазанцы априори едины в целях и задачах. Всё куда сложней, чем ты себе воображаешь. Не думаю, что этот Господин Колоды — верный слуга Императрицы. Он ни перед кем не встанет на колени.
— Тогда почему же «Мостожоги» — его стражи?
Геборик почувствовал подвох в этом вопросе, но решил подыграть:
— Есть верность превыше самого Худа…
— Ага, стало быть, он был солдатом в этой прославленной роте. Что ж, многое проясняется.
— Правда?
— Скажи, тебе доводилось слышать о духовидце по имени Кимлок?
— Имя, кажется, знакомое. Но не местное. Откуда он? Из Каракаранга? Или Руту-Джелбы?
— Ныне он живёт в Эрлитане. Его история сейчас нам не важна, но недавно он каким-то образом повстречался с кем-то из «Мостожогов». Нет другого объяснения тому, что́ он сделал. Он подарил им песню, Геборик. Таннойскую песнь, которая таинственным образом начинается здесь, в Рараку. А Рараку, друг мой, — место рождения «Мостожогов». Ты понимаешь, какое огромное значение имеет такая песнь?
Геборик отвернулся к сухому жару очага и промолчал.
— Разумеется, — продолжил после паузы Л’орик, — её значение теперь немного уменьшилось, поскольку «Мостожогов» больше нет. Не может быть освящения…
— Да, видимо, не может, — пробормотал Геборик.
— Чтобы песнь была освящена, кто-то из «Мостожогов» должен вернуться в Рараку, к месту рождения этой роты. А ведь это маловероятно, не так ли?
— А почему «мостожог» должен обязательно вернуться в Рараку?
— Таннойское чародейство — это… круговорот. Песнь должна уподобиться змею, пожирающему собственный хвост. Песнь Кимлока о «Мостожогах» пока не имеет конца. Но её спели, и поэтому она жива… — Л’орик пожал плечами. — Точно заклятье, что ждёт своего разрешения.
— Расскажи мне о нефритовом гиганте.
Высший маг кивнул. Он налил чаю и поставил чашку перед Гебориком.
— Первого нашли глубоко в отатараловых шахтах…
— Первого?!
— О да. И встреча закончилась — для тех рудокопов, что подобрались слишком близко, — фатально. Точнее, они исчезли. Бесследно. Обнаружили также части ещё двух великанов. Все три ствола засыпали. Эти гиганты… вторглись в наш мир. Из другого.
— Прибыли сюда, — пробормотал Геборик, — лишь для того, чтобы оказаться закованными в цепи из отатарала.
— Так ты уже кое-что знаешь и сам! Верно. Похоже, их появление всякий раз предвидели. Кто-то или что-то заботится о том, чтобы подавить угрозу, которую представляют собой эти гиганты…
Но Геборик покачал головой и сказал:
— Нет. Думаю, ты ошибаешься, Л’орик. Сам их приход — портал, через который являются эти гиганты, — создаёт отатарал.
— Ты в этом уверен?
— Конечно, нет. Слишком много загадок связано с природой отатарала, чтобы быть уверенным хоть в чём-то. Была одна книжница… забыл её имя. Так вот, она предположила, что отатарал возникает там, где уничтожается всё, что нужно для работы магии. Этот процесс она называла «абсолютным энергетическим осушением». Истреблением энергии, которая по праву существует во всём — одушевлённом и неодушевлённом.
— А была у неё гипотеза о том, как это может произойти?
— Возможно, мощь использованной магии… заклятье, которое пожирает всю энергию, которой питается.
— Но даже богам такие чары не по силам…
— Верно, но я думаю, такое можно совершить… при помощи ритуала, вроде тех, что проводят особые магические отряды — или армии — смертных чародеев.
— Подобно Обряду Телланна, — кивнул Л’орик. — Понимаю.
— Или, — тихонько добавил Геборик, потянувшись за чашкой, — вроде того, что призвал Увечного бога…
Л’орик сидел неподвижно, вновь неотрывно глядя на покрытого татуировками бывшего жреца. Долгое время он молчал, а Геборик потягивал отвар хен’бары. Наконец маг заговорил:
— Ладно, я скажу тебе ещё одну вещь: теперь я понимаю, почему это нужно, совершенно необходимо, хотя и придётся… многое открыть о себе.
Геборик сидел и слушал. И чем больше говорил Л’орик, тем больше блекли, терялись в тенях стенки его тесного шатра, жар очага отступал, и вскоре единственным ощущением остались призрачные руки. Которые налились вдруг всей тяжестью мира.
Восходящее солнце выбелило небо на востоке. Карса в последний раз проверил припасы — пищу и мехи с водой, — а также прочее снаряжение, необходимое для выживания в засушливой, жаркой пустыне. Набор, совершенно не похожий на тот, с которым теблор ходил всю жизнь. Даже меч другой — из железного дерева, более тяжёлого, чем кровь-дерево, — клинок более грубый, но — почти — такой же твёрдый. Он не рассекал воздух с лёгкостью смазанного кровного меча. Но служил верно. Карса поднял глаза к небу: рассветная синь уже практически полностью уступила место белёсому мареву мелкого песка.
Здесь, в сердце Рараку, богиня Вихря похитила цвет даже у самого пламени солнца, так что всё вокруг стало бледным и мертвенным. Бесцветным, Карса Орлонг? Призрачный голос Байрота Гилда окрасила сухая усмешка. О нет. Серебристым, друг мой. А серебристый — цвет небытия. Хаоса. Серебрится клинок, когда с него смыли последнюю кровь…
— Довольно слов, — прорычал Карса.
Рядом заговорил Леоман:
— Я ведь только что пришёл, Тоблакай, и ещё ни одного не сказал. Ты не хочешь услышать от меня слова прощания?
Карса медленно разогнулся, забросил мешок за плечи.
— Иногда, друг, слова не нужно произносить, чтоб они пришлись не к месту. Но я отвечал собственным мыслям. Я рад тому, что ты пришёл. Когда я отправлялся в свой первый поход, никто не осмелился прийти и узреть.
— Я приглашал Ша’ик, — отозвался Леоман со своего места в десяти шагах от теблора, у самого пролома в полуразваленной стене (теневую сторону глиняных кирпичей облепили ризаны — цеплялись, поджав крылья, а пятнистая шкурка делала их практически неразличимыми на фоне охряных кирпичей). — Но она сказала, что не пойдёт со мной сюда. Странно, ибо она уже знала о твоих намерениях и ждала меня.
Пожав плечами, Карса обернулся к Леоману:
— Довольно, чтобы узрел кто-то один. Можем сейчас произнести прощальные слова. Не прячься слишком долго в своей яме, друг мой. А когда поскачешь с воинами, исполняй приказ Избранной — слишком много ударов маленького ножа могут разбудить медведя, как бы глубоко он ни спал.
— Этот медведь молод и слаб, Тоблакай.
