Кулак потянулся, чтобы размять ноющую спину, затем заставил себя двигаться. Спустился с пригорка, прошёл вдоль засыпанной мусором канавы к штабному шатру адъюнкта — из чистейшей, новенькой парусины. У входа стояли в карауле виканцы Темула.
Самого Темула нигде не было видно. Гэмет искренне жалел паренька. Он уже бился в полудюжине боёв, в которых не обнажали клинков, — и проигрывал. И никто из нас ничем ему не может помочь.
Кулак подошёл ко входу в шатёр, поскрёбся в полог и стал ждать.
— Заходи, Гэмет, — послышался изнутри голос Тавор.
Она стояла на коленях в передней комнате шатра, склонившись над вытянутым каменным ящиком и как раз опустила крышку, когда Кулак вошёл. За миг до того, как крышка легла на место, он успел заметить внутри отатараловый меч.
— Размягчённый воск — вон там, в горшке над жаровней. Подай его мне, Гэмет.
Он подчинился — и принялся смотреть, как она проходится кистью по щели между крышкой и стенками, герметично запечатывая ящик. Затем Тавор поднялась и смахнула пыль с колен.
— Меня уже до смерти утомил этот зловредный песок, — пробормотала она.
Некоторое время адъюнкт разглядывала Кулака, затем сказала:
— У тебя за спиной разбавленное вино, Гэмет. Налей себе.
— А что, вид у меня такой, будто это необходимо, адъюнкт?
— Да. Ах, я знаю, что ты искал тихой жизни, когда поступал к нам на службу. А я взяла и вытащила тебя снова на войну.
Он почувствовал, что вскипает, и расправил плечи:
— Она мне по силам, адъюнкт.
— Верю. Тем не менее налей себе вина. Мы ждём новостей.
Гэмет обернулся, нашёл глиняный кувшин, поднял его и подошёл к ней.
— Новостей, адъюнкт?
Тавор кивнула, и он заметил тревогу в неприметных чертах её лица. Отвернулся от этого открытия, чтобы налить вино в чашу. Не открывайся передо мной, девочка. Мне нужно держаться за свою уверенность в тебе.
— Иди сюда, встань рядом, — приказала Тавор внезапно строгим голосом.
Гэмет приблизился. Оба смотрели на пустое пространство в центре передней комнаты.
Где вдруг расцвёл портал, распустился в стороны, словно пятно воды по марле, — мутно-серый, пахнущий застойным, мертвящим воздухом. Из перехода явилась высокая фигура в зелёном одеянии. Странные угловатые черты лица, кожа цвета чернёного стекла; широкий рот словно застыл навеки в полуулыбке, но сейчас человек не улыбался.
Он задержался, чтоб отряхнуть серую пыль с плаща и штанин, затем поднял голову и встретил взгляд Тавор.
— Адъюнкт, Императрица приветствует вас. И я сам, разумеется.
— Шик. Чувствую, ваше задание здесь — не из приятных. Кулак Гэмет, налейте нашему гостю вина, будьте добры.
— Конечно.
Нижние боги! Это же сам растреклятый Глава Когтей. Гэмет покосился на чашу в своей руке и протянул её Шику.
— Я ещё не успел приложиться. Прошу вас.
Высокий убийца чуть склонил голову в знак благодарности и принял чашу.
Гэмет вновь направился к кувшину с вином.
— Вы прямо от Императрицы? — спросила Тавор.
— Да, а прежде пересёк океан… по пути из Генабакиса, где провёл чрезвычайно унылый вечер в компании Высшего мага Тайшренна. Вас поразит тот факт, что мы с ним оба напились в ту ночь?
На эти слова Гэмет невольно обернулся. Подобная картина представлялась настолько невероятной, что и вправду потрясла его.
Адъюнкт казалась ничуть не менее огорошенной, но быстро взяла себя в руки.
— Какие вести вы мне принесли?
Шик сделал большой глоток и поморщился:
— Водой разводите… Ну, что ж. Потери, адъюнкт. В Генабакисе. Ужасные потери…
Лёжа в заросшей травой лощинке на расстоянии тридцати шагов от взводного костра, Флакон закрыл глаза. Он слышал, как его звали по имени. Смычку — которого Геслер почему-то называл Скрипом — что-то понадобилось, но маг был ещё не готов. Ещё нет. Ему нужно было послушать один разговор, и сделать это — так, чтоб его не заметили, — было нелегко.
Его бабушка в городе Малазе гордилась бы внуком. «Да наплюй ты на все эти треклятые Пути, деточка, древняя магия глубже лежит. Запомни: ищи корни и ростки, ростки и корни. Тропки в земле, невидимую паутину, что тянется от одной твари к другой. Ведь все твари — на земле, в земле, в воздухе и воде — связаны друг с другом. И тебе по силам, если ты пробуждённый, а уж ты-то, деточка, ещё какой пробуждённый! По силам оседлать эти ростки…»
И он оседлал, хотя и не отказался от собственного восхищения Путями, в особенности — Меанасом. Иллюзии… возможность играть с этими ростками, с корнями всего сущего, сплетать их в хитроумные узлы, чтоб обмануть зрение, осязание — всякое чувство… в такую игру стоило поиграть!
Но сейчас он взялся за ворожбу по древнему обычаю, которую невозможно заметить — если ворожить осторожно, конечно. Оседлал жизненные искры накидочников, ризанов, сверчков, блох-клещей и кровных слепней. Бездумных тварей, что плясали на стенках шатров, слышали, не понимая, звуки слов по другую сторону брезента.
Понимать — это уже дело Флакона. И он слушал. А пришелец всё говорил, но ни адъюнкт, ни Кулак Гэмет ни разу не перебили его.
Слушал и понимал.
Смычок возмущённо уставился на двух сидевших перед ним магов.
— Не можете его почувствовать? — переспросил он.
Бальгрид робко пожал плечами:
— Он где-то там, прячется в темноте.
— И он что-то задумал, — добавил Тавос Понд. — Но мы не различаем, что именно.
— Это странно, — пробормотал Бальгрид.
Смычок фыркнул и пошёл обратно к Геслеру и Бордуку. Остальные солдаты взвода заваривали чай на небольшом костре, который развели в стороне от тропы. Из соседней палатки доносился заливистый храп Спрута.
— Растворился, подлец, — сообщил Смычок.
Геслер хмыкнул:
— Может, в дезертиры подался. Если так, виканцы его отловят и вернутся с его головой на копье. Не будет такого, чтобы…
— Он здесь!
Все обернулись и увидели, как Флакон садится у огня. Громко топая, Смычок устремился к нему.
— Где и за каким Худом тебя носило? — рявкнул сержант.
Флакон поднял глаза, его брови слегка приподнялись.
— Неужели больше никто не почувствовал? — Чародей покосился на Бальгрида и Тавоса Понда. — Портал? Который открылся в шатре адъюнкта?
Флакон нахмурился, заметив недоумение других магов, а затем спросил с каменным лицом:
— Вы двое хоть камешки прятать научились? А монетки из уха доставать?
