В студёной глубине, прикованный Старшими чарами к скале, лежал огромный воин в доспехах. Теломен тоблакай, чистокровный, познавший проклятье одержания, ярмо демона, который пожрал даже само чувство самости — и благородный воин исчез, растворился в небытии давно, очень давно.
Но теперь тело билось в своих магических цепях. Демон ушёл, сбежал из-за пролившейся крови — крови, которая даже не должна была существовать, так разложилось тело, но всё же существовала, — и река унесла его на свободу. К далёкому озерцу, из которого как раз собрался пить зрелый самец-энкар’ал — в полной своей силе.
Энкар’ал уже давно был один — даже следов сородичей нигде рядом было не найти. И хотя зверь не чувствовал течения времени, десятилетия прошли с тех пор, как он в последний раз встречался с подобными себе. Даже при обычном ходе событий ему уже не суждено было спариться. С его смертью окончательно завершилось бы вымирание энкар’алов на всех землях к востоку от Ягг-одана.
Но теперь его душа ярилась в странном, холодном теле — бескрылом, с небьющимся сердцем, не чующем запах добычи в воздухе ночной пустыни. Что-то его удерживало, и оковы быстро привели зверя в яростное безумие.
Сверху крепость казалась тихой и тёмной. Воздух вновь застыл, не считая едва заметных вздохов сквозняка из внешних чертогов.
Ярость и страх. И не было на них иного ответа, кроме обетования вечности.
Так и было бы.
Если бы Звериный трон оставался пуст.
Если бы заново пробуждённым богам-волкам не был срочно необходим… герой.
Их присутствие коснулось души зверя, успокоило её видениями мира, где в сумрачном небе парили энкар’алы, где самцы сцеплялись челюстями в яростном жаре брачного сезона, а самки кружили в небе над ними. Эти видения принесли мир скованной душе — но с ними пришло и великое горе, ибо тело, в которое она ныне была облачена, оказалось… неправильным.
И тогда — служенье, на краткий срок. Награда — воссоединение с родичами в небесах иного мира.
Зверям не чужда надежда, им известно понятие награды.
К тому же поборник богов вкусит кровь… и скоро.
Однако сейчас нужно было распутать клубок чародейских пут…
Руки и ноги одеревенели, точно мёртвые. Но сердце продолжало биться.
Калам очнулся, когда тень скользнула по его лицу. Он открыл глаза.
Сморщенное лицо старика нависало над ним, размытое в волнах жара. Далхонец, лысый, растопыренные уши, нахмуренные брови.
— Я тебя искал! — обвиняющим тоном заявил он по-малазански. — Где тебя носило? Чего это ты тут разлёгся? Ты что, не знаешь, как тут жарко?
Калам снова закрыл глаза.
— Искал меня? — проговорил убийца и покачал головой. — Никто меня не ищет, — продолжил он, несмотря на яростное сияние, отражавшееся от земли вокруг них. — Точнее, уже не ищет…
— Кретин. Одурел от жары. Идиот… хотя, может, мне стоит посюсюкать? Даже поддерживать? Он на это купится? Скорее всего, да. Что ж, меняем тактику. Эй! Это ты убил энкар’ала? Вот так так! Чудо из чудес! Но он воняет. Нет ничего хуже гниющего энкар’ала, кроме того факта, что ты сам обгадился. Но тебе повезло, что твой дружок-зассанец меня нашёл и привёл сюда. Да, и энкар’ала он тоже пометил — какая вонь! Горелая шкура! В общем, он тебя отсюда унесёт. Да, назад в моё мрачное пристанище…
— Да кто ты такой, побери тебя Худ? — перебил Калам, пытаясь встать. Паралич отступил, но убийца был покрыт коркой крови, колотые раны горели углями, а кости казались хрупкими, как стекло.
— Я? Ты не знаешь? Не узнаёшь саму славнозвестность, кою я излучаю? Славнозвестность? Должно же быть такое слово. Я ведь его использовал! Значит, всем известно, как славен. Разумеется. Самый преданный слуга Тени! Верховнейший жрец Искарал Прыщ! Господь бог бхок’аралов, погибель пауков, великий обманщик всех одиночников и д’иверсов этого мира! А ныне — твой спаситель! Если, конечно, у тебя есть для меня кое-что, посылочка. Костяной свисточек? Или, например, мешочек? Который тебе дал в тенистом краю ещё более тенистый бог? Ну, идиот! Кошель, набитый сумеречными бриллиантами?
— Так это ты, выходит? — простонал Калам. — Помогите нам боги. Да, бриллианты у меня…
Он попытался сесть, потянулся к кошелю за поясом, — и краем глаза увидел демона-азала, который скользил в тенях за спиной у жреца, — а затем убийца опять провалился в беспамятство.
Очнувшись снова, Калам обнаружил, что лежит на возвышении, подозрительно похожем на алтарь. На выступах в стенах мигали масляные лампы. Комнатка была крошечная, воздух в ней — едкий.
Похоже, его раны обработали целебными мазями — а также чародейством, — так что убийца чувствовал себя освежённым, хотя суставы гнулись плохо, словно он долгое время не шевелился. С него сняли одежду и укрыли тонким одеялом, жёстким от засохшей грязи. От ужасной жажды болело горло.
Калам медленно сел, увидел пурпурные рубцы там, где в тело вонзились когти энкар’ала, а потом чуть не подпрыгнул, услышав топоток по полу — бхок’арал бросил на него один-единственный, неимоверно виноватый взгляд через костистое плечо и метнулся прочь за дверь.
На тростниковой циновке на полу стояли пыльный кувшин с водой и глиняная чашка. Отбросив в сторону одеяло, Калам направился к ним.
Наливая воду в чашку, он заметил сгустившиеся тени в углу, так что не удивился, обнаружив там, когда сумрак рассеялся, Искарала Прыща.
Жрец ссутулился, нервно взглянул на дверной проём, затем на цыпочках подобрался у убийце.
— Уже лучше, да?
— А что, надо шептать? — спросил Калам.
Жрец отшатнулся:
— Тихо! Моя жена!
— Она спит?
Сморщенное личико Искарала Прыща было так похоже на бхок’алье, что убийца невольно задумался о его родословной — нет-нет, Калам, это же просто смехотворно!
— Спит? — брызнул слюной жрец. — Она никогда не спит! Нет, идиот, она охотится!
— Охотится? На какую дичь?
— Не дичь. За мной она охотится, конечно, — ответил Искарал, сверкнув глазами на Калама. — Но нашла ли она меня? О нет! Мы друг друга не видели много месяцев! Хи-хи! — Жрец заговорщицки склонил голову. — Идеальный брак. Я никогда не был так счастлив. Тебе тоже стоит попробовать.
Калам налил себе ещё чашку воды.
— Мне нужно поесть…
Но Искарал Прыщ исчез.
Убийца ошеломлённо огляделся.
По коридору к двери приблизился топот сандалий, затем в дверь влетела старуха с растрёпанными волосами. Далхонка — неудивительно. С ног до головы её покрывала паутина. Женщина гневно осмотрелась по сторонам.
— Где он? Он ведь был здесь, да? Я его чую! Этот мерзавец был здесь!
Калам пожал плечами:
