Но Голл ещё не закончил. Понимал ли он в полной мере значение своего следующего жеста… Нет, впоследствии Смычок решил, что не понимал, не мог понимать. Но всё же… Вождь подобрал поводья и поехал вперёд, мимо адъюнкт. Остановил коня перед Темулом и спешился.
Три шага вперёд. И на глазах трёх сотен виканцев и пяти сотен сэтийцев мускулистый хундрил замер, не сводя глаз с Темула. Затем выхватил сломанный тулвар и протянул юному виканцу. Темул побледнел, когда протянул руку, чтобы принять его.
Голл отступил и медленно опустился на одно колено.
— Мы — не виканцы, — проговорил вождь, — но я клянусь — мы постараемся ими стать.
И склонил голову.
Темул сидел в седле неподвижно, явно пытался справиться с валом эмоций, и Смычок вдруг понял: паренёк не знает, что на это ответить, не знает, что сделать.
Сержант сделал шаг, затем поднял шлем, словно чтобы снова надеть. Темул заметил блеск и это движение, когда уже собирался спешиться, и замер, поймав взгляд Смычка.
Тот легко покачал головой. Оставайся в седле, Темул! Сержант коснулся пальцами губ. Говори. Отвечай словами, парень!
Юноша вновь медленно умостился в седле, затем выпрямился.
— Голл из «Выжженных слёз», — сказал он, и молодой голос почти не дрожал, — Чёрное Крыло видит глазами всех виканцев. Видит — и отвечает. Встань. Во имя Чёрного Крыла я, Темул из Вороньего клана, принимаю вас… «Выжженные слёзы»… из Вороньего клана виканцев.
Затем он перехватил кожаную петлю, на которой висел сломанный тулвар, и забросил её себе на плечо.
Точно волна накатилась на берег длиной в лигу, по всему гребню воины обнажили оружие, отсалютовали голосом железа.
По телу Смычка пробежала дрожь.
— Худов дух, — пробормотал себе под нос Спрут. — Это пострашней их боевых кличей будет.
О да, жутко, как Худова улыбочка. Смычок взглянул на Темула и заметил, что виканец смотрит на него. Сержант снова надел шлем, затем ухмыльнулся и кивнул. Молодец, парень. Я бы и сам не сказал лучше.
Теперь Темул уже не был один на один с ворчливыми старыми волками, которые не желали ему подчиняться. Теперь за его словом стояли Голл и три тысячи опытных воинов. И дело с концом. Эх, Голл, был бы человеком религиозным, сжёг бы сегодня во имя твоё воронье крыло. А, побери меня Худ, может, всё равно сожгу.
— Голл из «Выжженных слёз», — объявила адъюнкт. — Прошу вас присоединиться к нам в походном штабе. Мы могли бы обсудить расположение ваших сил за трапезой — скромной, увы, но…
Хундрил наконец выпрямился. И обернулся к Тавор:
— Скромной? Нет! Мы привезли с собой пищу, и сегодня будет пир — ни один солдат не уйдёт, не отведав мяса вепря или бхедерина! — Он развернулся и оглядел своих спутников, пока не высмотрел того, кого искал.
— Имрал! А ну живо гони к повозкам и выводи их вперёд! И разыщи двести поваров, проверь, чтоб протрезвели! А если не протрезвели, я им головы отрублю!
Воин по имени Имрал, щуплый старик, который явно плавился под своей старинной бронзовой бронёй, ответил широкой, беззубой ухмылкой, а затем развернул коня и погнал карьером вверх по склону.
Голл повернулся и воздел руки к небу, так что распахнулись прикреплённые к запястьям вороньи крылья.
— Пусть дрожат «Живодёры»! — проревел он. — «Выжженные слёзы» начинают охоту!
Спрут наклонился поближе к Смычку:
— Ну, одной проблемой меньше: парень-виканец наконец стоит на твёрдой земле. Одну рану заштопали, так другая открылась.
— Другая?
Ох. Да, верно. Призрак Кулака-виканца снова и снова встаёт на дыбы. Бедная девочка.
— Будто она и так не сидит на цепи из деяний Колтейна… уж прости за каламбур, — продолжил сапёр. — Но она храбрится…
Выбора-то нет. Смычок обратился к своему взводу:
— Собирайте снаряжение, солдаты. Надо частокол поставить… перед пиром. — Услышав стоны, он нахмурился. — И считайте, что вам повезло, — то, что мы проглядели их разъезды, не лучшим образом о нас говорит, верно?
Сержант смотрел, как солдаты пакуют снаряжение. Геслер и Бордук уже подходили со своими взводами. Спрут хмыкнул:
— Если ты вдруг забыл, Скрип, — тихо проговорил он, — мы с тобой тоже проглядели этих ублюдков.
— Ты прав, — ответил Смычок, — напрочь вылетело из головы. Ой! Вот опять! Как корова языком.
Спрут поскрёб щетину на мощном подбородке.
— Странно. О чём же мы говорили?
— О бхедеринах и вепрях. О свежем мясе.
— Точно! У меня уже слюнки текут.
Гэмет задержался у выхода из штабного шатра. Гулянье шло полным ходом, по лагерю бродили хундрилы и ревели свои варварские песни. Откупорили кувшины с кумысом, и Кулак был вполне уверен, что не один желудок уже досрочно избавился от полупрожаренного-полусырого мяса во тьме за костром… или избавится до рассвета.
Завтра по приказу адъюнкта марш урезали вдвое, но даже пяти колоколов хода хватит, чтобы большинство солдат пожалели о сегодняшней несдержанности.
Или нет.
Гэмет заметил морпеха из своего легиона: тот ковылял прочь, а верхом на нём сидела женщина-хундрилка, обвила ногами за талию, обхватила руками за шею. Одежды на ней не было никакой, морпех тоже остался почти в чём мать родила. Пошатываясь, парочка скрылась во мраке.
Гэмет вздохнул, потуже запахнулся в плащ, затем повернулся и подошёл к двум виканцам, которые стояли в карауле у шатра адъюнкта.
Оба из Вороньего клана, седые и явно недовольные. Узнав Кулака, они отступили в стороны от входа. Он прошёл внутрь, пригнувшись под пологом.
Все остальные офицеры уже ушли, остались только сама адъюнкт и Голл, который развалился в массивном, старинном по виду деревянном кресле, которое тоже привезли на своих повозках хундрилы. Вождь снял шлем, так что показалась грива вьющихся волос — длинных, чёрных, блестящих от жира. Наверное, красится, заподозрил Гэмет, ему ведь никак не меньше пятидесяти. Кончики усов вождя покоились на груди, казалось, он почти спит, сжимая громадной рукой глиняный кувшин. Адъюнкт стояла рядом, глядя на угли в жаровне, словно пребывала в глубокой задумчивости.
Будь я художником, обязательно написал бы такую картину. Вот ровно этот миг — и пусть себе зритель теряется в догадках. Кулак подошёл к столу с картами, на котором ждал ещё один кувшин с вином.
— Наша армия перепилась, адъюнкт, — проговорил он, наливая себе полную чашу.
— Как и мы сами, — пророкотал Голл. — Армия ваша — пропала.
Гэмет взглянул на Тавор, но никакой реакции не заметил. Он вздохнул и повернулся к хундрилу:
— Нам ещё только предстоит поучаствовать в большом сражении, вождь. Потому мы пока не знаем сами себя. Вот и всё. Мы не пропали…
