Его плечо сжала чья-то рука, и Смычок ощутил, как в его вены пытается проникнуть магия. Сначала робко, потом исчезая только для того, чтобы вернуться с новой силой — колдовство несло с собой тишину. Блаженный мир, спокойный и прохладный.
Наконец сержант смог поднять глаза.
Он осознал, что весь взвод собрался вокруг. Плечо сжимала рука Флакона, и бледное лицо парня покрывал пот. Они встретились взглядами, Флакон кивнул и медленно убрал руку.
— Ты меня слышишь, сержант?
— Приглушенно, будто ты в тридцати шагах от меня.
— Боль прошла?
— Да. Что ты сделал?
Флакон отвёл взгляд.
Смычок нахмурился и сказал:
— Все кроме него — возвращайтесь к работе. А ты останься, Флакон.
Спрут шлепнул Битума по спине, после чего капрал выпрямился и пробормотал:
— Пошли, солдаты. Нам тут ещё яму копать.
Сержант и Флакон смотрели, как остальные расходились, возвращаясь к своим киркам и лопатам. Их взвод стоял на самом юго-западном острове, возвышавшемся над дюнами, которые тянулись до горизонта. Одинокий, но довольно широкий коридор вёл прямо на север — через него враги, если они будут разбиты и пустятся наутёк, попытаются покинуть долину. Прямо за коридором находился небольшой холм с плоской вершиной, на котором укрылся отряд пустынных воинов. Весь выступ был усыпан их разведчиками, чьи глаза неотрывно следили за малазанцами.
— Ладно, Флакон, — сказал Смычок. — Не тяни, говори как есть.
— Духи, сержант. Они… просыпаются.
— И какого Худа меня это касается?
— Кровь смертного, по-моему. У неё особенная песня. Они помнят её. И они пришли к тебе, сержант, чтобы подпевать ей. Подпевать… эм… тебе.
— Почему мне?
— Я не знаю.
Смычок некоторое время разглядывал молодого мага, пробуя его ложь на вкус, после чего скривился и сказал:
— Ты думаешь, потому, что мне суждено тут умереть — в этой битве.
Флакон вновь отвёл взгляд:
— Я не уверен, сержант. Это далеко за пределами моего понимания… эта земля. И её духи. И какое это всё имеет к тебе отношение…
— Я — «мостожог», парень. «Мостожоги» родились тут. В горниле Рараку.
Глаза Флакона сузились, и он уставился на запад, туда, где начиналась пустыня.
— Но… их ведь перебили всех до одного.
— Да, перебили.
Некоторое время оба молчали. Корик сломал свою лопату об скалу и изливался достойным восхищения количеством разнообразной сэтийской брани. Остальные остановились послушать. На северном краю острова взвод Геслера строил стены из камней, которые незамедлительно спешили свалиться с дальнего края. С холма напротив доносились отдалённые смешки и издёвки.
— Эта битва не будет похожа на те, к которым вы привыкли, да? — спросил Флакон.
Смычок пожал плечами:
— Нет такого понятия, парень. Невозможно привыкнуть убивать или умирать, не бывает привычной боли или привычного страха.
— Это не то, что я имел в виду…
— Я знаю, Флакон. Но в наши дни войны с избытком полны волшебством и удивительными боеприпасами, рано или поздно начинаешь ожидать сюрпризов.
Мимо пронеслись две собаки Геслера, огромный пастуший пёс следовал за хэнским Тараканом так, будто пушистая собачонка несла в зубах его поводок.
— Тут… сложно разобраться, — вздохнул Флакон. Он протянул руку за большим камнем дискообразной формы и подобрал его. — Эрес’аль, — сказал он. — Каменный топор — вся низина усыпана ими. Обточенные озером, что когда-то её наполняло. Такие делали по несколько дней, а потом ими даже не пользовались — просто выбрасывали в озеро. Какой в этом смысл? Зачем создавать приспособление и не использовать его?
Смычок уставился на мага:
— О чём это ты говоришь, Флакон? Кто такие эти Эрес’аль?
— Уже никто, сержант. Они пропали давным-давно.
— Духи?
— Нет, они были во все времена, во все века, что знавала эта земля. Моя прабабушка говорила об Эрес. Тех, что жили ещё до имассов. Первые, кто создал инструменты и придал форму своему миру. — Он покачал головой, сдерживая дрожь. — Я никогда не думал, что встречу одного из них. Но он был тут… она была тут, была частью песни внутри тебя.
— И она рассказала тебе про эти орудия?
— Не напрямую. Скорее, она поделилась со мной, раскрыла мне своё сознание. Это она подарила тебе тишину, не я. У меня нет такой силы. Я лишь попросил её, и она была милосердной. По крайней мере, — он окинул взглядом Смычка, — я думаю, это было милосердием.
— Ещё каким, парень. И ты всё ещё… можешь говорить с этой Эрес?
— Нет. Я хотел как можно быстрее выбраться оттуда. Выбраться из той крови.
— Моей крови.
— Ну, в большинстве своём да, твоей крови, сержант.
— А другая часть?
— Принадлежала этой песне. Эм-м, песне «Мостожогов».
Смычок закрыл глаза и опёрся головой на камень. Кимлок, будь он проклят, этот таннойский духовидец из Эрлитана. Я отказал ему, но он всё равно это сделал. Он украл мою историю — и не только мою, историю всех «Мостожогов». Он украл её и сделал из неё песню. Этот ублюдок взял и вернул нас в лапы Рараку…
— Иди помогать остальным, Флакон.
— Как прикажешь, сержант.
— И ещё… спасибо.
— В следующий раз, когда встречу Эрес, обязательно ей передам.
Смычок уставился ему вслед. Так, значит, будет следующий раз, да? Интересно, сколько подробностей ты утаил, парень? Он гадал, не станет ли завтрашнее утро свидетелем его последней битвы. Едва ли он о таком мечтал, но если это будет необходимо… Возможно, его призывали присоединиться к павшим «Мостожогам». Тогда это не так уж и плохо. О более жалкой компании и мечтать нельзя. Проклятье, как я по ним скучаю. Скучаю по всем, даже по Валу.
Сержант открыл глаза и встал на ноги, затем поднял и надел шлем. Он повернулся и окинул взглядом низину к северо-востоку, укрепления врага и пыль с дымом, которые поднимались от города, спрятанного внутри оазиса. И по тебе, Калам Мехар. Интересно, осознаешь ли ты, зачем оказался здесь?..
Обезумевший шаман извивался и шипел, носясь по кругу, словно краб, вздымая с почерневшей от огня плоской костяной плиты пыль. Корабб, державший во рту полдюжины панцирей скарабеев, которые висели у него на шее для защиты от злого глаза, сморщился, когда его стучащие зубы попали на один из панцирей и раздавили его, оставив на языке горький вкус. Он вытащил изо рта амулет и начал сплёвывать остатки хитина.
Леоман подошёл к шаману, схватил его за телабу, поднял костлявого мужчину с земли и потряс, превращая в месиво из летающих волос, ткани и слюней. После этого Леоман вновь усадил шамана и прогремел:
