– Свидание?
– Угу. – Это все, что я могу выдавить из себя. Я стараюсь не смотреть в его сторону.
Мы продолжаем поездку в полной тишине.
Но вот мы подъезжаем к узкой дороге, ведущей к нашему дому, и Спад запрыгивает на заднее сиденье. Я выхожу, открываю ворота и вызволяю Спада из машины.
Торопливо открываю входную дверь.
– Дедушка!
Уорд следует за мной. Я устремляюсь на кухню, надеясь, что дедуля обедает, но пока нигде не вижу его.
– Дедушка!
Молчание. Я снова зову его. И иду в гостиную.
– О, дедуля, – вскрикиваю я, увидев его на полу у камина. Уорд помогает мне поднять его. Дед не понимает, что с ним, и только бормочет:
– Сколько времени? Уже ужин? – Он смотрит на Уорда. – Кто вы?
– Дедушка, это я, Дженьюэри, – говорю я, и мы с Уордом помогаем ему усесться в кресло. Я опускаюсь на колени рядом.
– Я звонила, но ты не отвечал. Что случилось?
Его водянистые глаза смотрят в мои.
– Милая, – дедушка постепенно приходит в себя и сжимает крепче мою ладонь. – Должно быть, я упал в обморок.
Он смотрит на Уорда, до сих пор не понимая, что в его доме делает этот посторонний мужчина.
– Это Уорд, – говорю я. – Мы были рядом, смотрели дом. И вот решили зайти.
Уорд приближается к нам.
– Здравствуйте, – говорит он с теплотой. – Надеюсь, вы не ушиблись?
Дедушка машет рукой.
– Со мной все в порядке, все хорошо. Я тут собирался сесть кроссворд разгадывать, но… Не помню.
Он почесал в затылке, окончательно обескураженный.
– Не важно, главное, что все в порядке. Я приготовлю что-нибудь на обед и согрею чаю, – отвечаю я, заметив, как дедушка медленно оглядывает Уорда – высокого, темноволосого, в костюме.
– Не вставай, дедуль, – говорю я, но дед протестует: он во что бы то ни стало решил помочь мне поставить чайник. Доставая печенье с патокой, он спросил:
– Что такой красавец делает в недвижимости?
Дедушка опирается на меня.
– Я думал, он голливудский актер.
Выпив чаю с поджаренными бутербродами с сыром, дедуля убеждает нас с Уордом, что чувствует себя значительно лучше. Уорд спрашивает, хватит ли у него сил пойти на прогулку в сад и спуститься к пляжу. Уорд смотрит из окна гостиной на темно-серое море.
– Дженьюэри говорила, какой отсюда потрясающий вид, и теперь я ей верю.
– Только вот досада, – озорно поблескивает глазами дед, – дом-то мой не продается.
Он надевает пальто, берет трость и ведет Уорда из кухни на задний двор. Медленно и осторожно мы спускаемся по лесенке и проходим в калитку. Уорд замечает буквы «P» и «T», вырезанные на воротах. Рядом какие-то цифры.
– Это наши имена – Патрисия и Тимоти, – поясняет дедушка.
Мы подходим к бабулиному саду и теплице.
– Дженьюэри подтвердит – в садоводстве я полный ноль, – вздыхает Уорд и к слову рассказывает, как я смогла заполучить дом только благодаря тому, что проявила познания в змееголовах и «пчелиных» орхидеях.
– А я из цветов знаю только ромашки и розы, – продолжает Уорд, и дед смеется.
Зимой сад предстает перед посетителями не в лучшем своем виде. Поэтому я воображаю его себе весной: тут и там всходы, ровные ряды посадки разделены на сегменты, посередине возвышается артишок, вздымающийся над всходами, словно серебристо-зеленый фонтан. Я рассказываю Уорду, как бабуля начала прививать мне любовь к садоводству – мне было тогда десять лет.
– К одиннадцати годам я уже была профессионалом.
Я вспоминаю себя в ярком розово-желтом пальто и темно-синих резиновых сапогах. В руках у меня ручка от тележки с морковью, картофелем и салатом-латуком. Я рассказываю Уорду, как мне нравилось работать в теплице, через огромные окна в нее проникал яркий солнечный свет. Я все еще слышу, как жужжат там шмели и порхают бабочки.
– Бабушкин парник – это оазис с любовью обработанной свежей земли и хорошего настроения. Тут стояло кресло, – показываю я. – Она часто сидела здесь с кроссвордом или дремала.
Передо мной бабуля в своих старых прорезиненных брюках, волосы прикрыты платком. Она выкапывает овощи.
– Если человек получает достаточно тепла и света, он расцветает, как эта рассада, – говорила бабуля. Она с нежностью гладила проросшую редиску и салат-латук, все время приговаривая: «В этом году хороший урожай» или «Какой прекрасный горошек, Дженьюэри, только взгляни!» Я помню, как она переживала за посаженные мною базилик и мяту, как осенью сажала тюльпаны, а весной наблюдала, как появляются всходы.
Мы с дедулей устраиваем Уорду экскурсию по саду.
– Мне нужно взять дров из сарая, – говорит дед. Уорд предлагает свою помощь. К балкам сарая прикреплены самодельные качели красного цвета.
– Айла в детстве очень любила эти качели, – вспоминаю я.
В нашем саду много укромных уголков.
– Тут, наверное, очень здорово играть в прятки, – улыбается Уорд, когда мы пересекаем газон, где мы обычно играли с моими школьными приятелями в крикет.
Мы выходим за ворота и идем к пляжу. Дедушка рассказывает Уорду о нашем доме. Особняк был построен в 1972 году, и раньше здесь не было никакой дороги к берегу моря, лишь крошечная тропинка, поросшая травой.
По пути к пляжу я показываю Уорду на парковку вдалеке.
– Бабуля назначала нас с Лукасом ответственными: мы должны были убедиться, что все оплатили парковку.
– И что, все оплачивали? – весело спрашивает Уорд.
– Если не оплачивали, то имели дело с Лукасом. Который гонялся за ними по стоянке и вопил «А ну, плати!»
Дедушка смеется. И добавляет, что Лукас не изменился.
Когда мы возвращаемся с прогулки, я показываю Уорду оставшуюся часть дома, и мне неловко снова оставаться с ним наедине.
– Здесь нужно кое-что подлатать, – говорю я, когда мы входим в детскую, где мы с Лукасом обычно проводили время перед телевизором. В одном углу – стеклянные двери, ведущие в сад. Рядом стоит кукольный домик, который бабушка когда-то подарила Айле. Я подхожу к книжной полке и беру «Ребекку» Дафны дю Морье, сдув с нее пыль.
– Помню, как дедушка рассказывал мне про Дафну дю Морье, когда мы только сюда переехали. Мы часто сидели у камина, и дедуля читал мне ее книги. И все побережье наполнено духом Дафны.
На втором этаже я проношусь мимо двери своей комнаты, не желая, чтобы Уорд вошел, но он проходит вперед меня.
– Тут так мило, – говорит он, глядя в окно на море. Я, помедлив немного, подхожу к нему.
– Меня зачаровывало море: оно всегда было таким разным. Даже зимой, когда волны становились совсем серыми, море имело надо мной странную власть.
