– Чего я не потерял? Чего я не потерял? – Моя ярость взвилась, как стайка испуганных птиц. – Я бессилен, Баррич. Я не могу вернуться в Олений замок таким. Я бесполезен. Я хуже чем бесполезен, меня в любой момент могут убить. Если бы я мог вернуться и втоптать Регала в грязь, это имело бы какой-то смысл. А я должен буду сидеть с принцем Регалом за одним столом, быть вежливым и почтительным с человеком, собиравшимся свергнуть Верити и вдобавок убить меня. Мне невыносима даже мысль о том, что он увидит меня дрожащим от слабости и сотрясаемым судорогами. Я не желаю смотреть, как он улыбается, видя, что сделал со мной. Я не хочу быть свидетелем его триумфа. Он снова попытается убить меня. Мы оба знаем это. Может быть, он понял, что не в силах соперничать с Верити, возможно, он будет даже с уважением относиться к правлению своего старшего брата и его молодой жены. Но я сомневаюсь, что это распространится на меня. Я для него – еще одна возможность причинить боль Верити. А когда он явится ко мне, что я смогу сделать? Я, сидящий у огня, как парализованный старик, и не делающий ничего. Ничего! Все, чему меня учили, все уроки Ходд, вся грамота Федврена, даже все то, что ты объяснял мне в конюшнях! Все напрасно! Ничего этого я делать не могу. Я снова стану только бастардом, Баррич, а кто-то однажды сказал мне, что королевский бастард остается в живых, только пока он полезен. – Последние слова я практически выкрикнул.
Но даже в своей ярости и отчаянии я ничего не сказал о Чейде и моем обучении дипломатии кинжала. И в этом я тоже теперь был бессилен. Вся моя хитрость и ловкость рук, все точные способы убить человека одним прикосновением или сделать так, чтобы он умер в мучениях от смеси ядов, – все было недоступно ныне моему несчастному, разваливающемуся телу.
Баррич сидел тихо и слушал меня.
Когда воздух в моих легких и моя ярость иссякли и я сидел, задыхаясь, в постели, сжимая предательски дрожащие руки, он спокойно заговорил:
– Так. Значит, ты хочешь сказать, что мы не поедем в Олений замок.
Это ошеломило меня:
– Мы?
– Моя жизнь принадлежит человеку, который носит эту серьгу. За этим стоит длинная история, которую, возможно, я когда-нибудь расскажу тебе. Пейшенс не имела права давать эту вещь тебе. Я думал, что серьга отправилась в могилу вместе с принцем Чивэлом. Вероятно, Пейшенс думала, что это просто драгоценность, которую носил ее муж, и она вольна распоряжаться ею. Как бы то ни было, теперь ее носишь ты. Куда бы ты ни шел, я последую за тобой.
Я поднес руку к безделушке в моем ухе. Это был крошечный синий камешек, запутавшийся в серебряной паутине. Я начал расстегивать замочек.
– Не делай этого, – сказал Баррич. Голос его был тихим, но более глубоким, чем низкое рычание собаки. В нем были и угроза и приказ.
Я опустил руку, не решившись задать вопрос. Странно было, что этот человек, который воспитывал меня с самого детства, теперь отдавал свою судьбу в мои руки. Однако он сидел здесь, перед огнем, и ждал моего решения. Я смотрел на его силуэт в свете танцующего пламени. Когда-то он казался мне угрюмым великаном, темным, угрожающим, но он был для меня и надежным защитником. Теперь, может быть в первый раз, я видел в нем просто человека. Темные глаза и волосы чаще всего встречались у тех, в ком текла кровь островитян, и в этом мы, очевидно, были схожи. Но его глаза были карими, а не черными, и щеки над вьющейся бородой покраснели от ветра – черты, унаследованные от светловолосого предка. Он прихрамывал, особенно в холодные дни. Это были последствия схватки с кабаном, пытавшимся убить Чивэла. Баррич вовсе не был таким огромным, каким казался мне раньше. Если я буду продолжать расти, то, вероятно, меньше чем через год перерасту его. Не было у него и богатырских мускулов. Зато он был крепко сбит, тело его и разум всегда действовали в согласии. В Оленьем замке Баррича уважали и боялись не из-за роста, а из-за крутого и упрямого нрава. Однажды, когда я был еще очень мал, я спросил его, случалось ли ему когда-нибудь проигрывать бой. Он только что укротил норовистого молодого жеребца и успокаивал его в стойле. Баррич улыбнулся, обнажив крупные, как у волка, зубы. Капли пота стекали по его щекам. Он ответил мне через перегородку стойла.
– Проигрывать бой? – все еще задыхаясь, спросил он. – Бой не заканчивается, пока ты его не выиграл, Фитц. Это очень просто запомнить. Независимо от того, как думает твой соперник, будь то человек или лошадь.
Я задумался тогда, был ли я тоже битвой, которую ему надлежало выиграть. Баррич часто говорил мне, что я был последним поручением, которое дал ему Чивэл. Мой отец отрекся от трона, узнав о моем существовании. Тем не менее он передал меня этому человеку и просил его заботиться обо мне. Может быть, Баррич думает, что это поручение еще не выполнено?
– А что я должен делать, по твоему мнению? – покорно спросил я.
И эти слова, и эта покорность нелегко дались мне.
– Выздоравливать, – ответил он немного погодя. – Дать себе время на выздоровление. Его нельзя ускорить.
Он посмотрел вниз, на собственные ноги, протянутые к огню. Его губы сложились в некое подобие улыбки.
– Полагаешь, мы должны вернуться? – не унимался я.
Баррич откинулся назад в кресле, положил ногу на ногу и уставился в огонь. Он долго не отвечал, но наконец произнес, почти неохотно:
– Если мы не вернемся, Регал решит, что он победил. И попытается убить Верити или по крайней мере придумает что-нибудь, чтобы отобрать корону у своего брата. Я дал обет моему королю, Фитц, так же как и ты. Сейчас это король Шрюд. А Верити – его наследник. Не думаю, что будет хорошо, если он не получит трона.
– У него есть другие слуги, гораздо полезнее меня.
– Это освобождает тебя от твоего обета?
– Ты говоришь, как священник.
– Я не спорю с тобой. Я просто задал тебе вопрос. И задам еще один. От чего ты откажешься, если решишь не возвращаться в Олений замок?
Теперь настал черед замолчать мне. Я действительно размышлял о моем короле и о том, в чем поклялся ему. Я думал о принце Верити – о его грубоватой сердечности и простоте обращения. Я вспомнил Чейда и улыбку, медленно проступавшую у него на лице, когда мне наконец удавалось овладеть очередным кусочком тайных знаний; леди Пейшенс и ее горничную Лейси, Федврена и Ходд, даже повариху и мастерицу Хести, портниху. Было не так много людей, которым я был небезразличен, и потому они мне были еще дороже. Мне бы не хватало их всех, если бы я решил никогда больше не возвращаться в замок. И словно пламя, тлевшее до поры в горячих угольях, вспыхнуло во мне воспоминание о Молли. И каким-то образом я начал говорить о ней с Барричем, а он только кивал, пока я изливал ему свою горестную историю.
Когда он наконец заговорил, то сказал только, что, по слухам, «Пчелиный бальзам» закрылся, когда владевший заведением старый пьяница умер по уши в долгах. Его дочь была вынуждена отправиться к родственникам в другой город. Он не знал точно в какой, но был уверен, что я смогу это выяснить, если захочу.
