– Да. – Шут был серьезен.
Моя нога застыла в воздухе. Я совершенно запутался. Я метнул в него сердитый взгляд. В ответ шут прижался носом к носу своей крысы на скипетре. Они тихо хихикали.
– Видишь, Крысик? Он знает не больше своего дяди и деда, никто из них не знает, как позвать Элдерлинга.
– Силой, – быстро сказал я.
Шут странно посмотрел на меня:
– Ты это знаешь?
– Подозреваю, что так.
– Почему?
– Не знаю. Теперь, когда я подумал… наверное, это не так. Король Вайздом Мудрый совершил долгое путешествие, чтобы найти Элдерлингов. Если бы он просто мог воспользоваться Силой, почему он этого не сделал?
– Конечно. Но иногда в быстроте есть своя правда. Так что отгадай мне вот что, мальчик! Король жив. Также и принц. И у обоих есть Сила. Но где те, кто учился вместе с королем, или те, кто учился до него? Как случилось, что количество владеющих Силой ничтожно мало в то самое время, когда они так остро необходимы?
– Мало кого учат Силе в мирные времена. Гален не считал нужным никого учить до последнего года своей жизни. А круг, который он создал…
Я внезапно замолчал, и, хотя коридор был пуст, у меня отпало всякое желание говорить об этом. Я всегда держал при себе все, что Верити говорил мне о Силе.
Шут неожиданно запрыгал кругами вокруг меня:
– Если туфля жмет, ее нельзя носить, кто бы ее ни сделал.
Я неохотно кивнул:
– Вот именно.
– А того, который сделал ее, нет. Грустно. Очень грустно. Гораздо более грустно, чем горячее мясо на столе и красное вино в твоем стакане. Но того, кого нет, тоже кто-то сделал.
– Солисити. Но ее тоже нет.
– О! Но Шрюд есть. И Верити тоже. Мне кажется, что, если эти двое, которых она создала, еще дышат, должны быть и другие. Где они?
Я пожал плечами:
– Их нет. Стары. Мертвы. Я не знаю. – Я подавил нетерпение и попытался обдумать его вопрос. – Сестра короля Шрюда, Мерри, мать Августа. Возможно, что ее учили Силе, но она давно умерла. Отец Шрюда, король Баунти, был, по-моему, последним, у кого был круг Силы. Но очень немного людей из этого поколения еще живы… – Я прикусил язык.
Верити как-то говорил мне, что Солисити учила Силе всех, в ком ей удавалось найти талант. Кто-нибудь из них, конечно, должен был остаться в живых. Они, вероятно, на десять лет или около того старше Верити.
– Слишком многие из них мертвы, если ты меня спрашиваешь. Я знаю. – Шут вмешался, чтобы ответить на мой невысказанный вопрос.
Я тупо посмотрел на него. Он показал мне язык и сделал несколько танцевальных па в сторону. Потом уставился на свой скипетр, любовно пощекотал крысу под подбородком.
– Видишь, Крысик? Как я и говорил тебе. Никто из них не знает. Ни у кого из них не хватает ума спросить.
– Шут, ты когда-нибудь будешь говорить ясно? – вскипел я.
Он внезапно остановился, как будто его ударили. В середине пируэта он опустил пятки на пол и застыл как статуя.
– А что толку? – спросил он серьезно. – Стал бы ты слушать меня, если бы я пришел к тебе и говорил не загадками? Разве это заставило бы тебя остановиться, подумать и повертеть каждое слово, а потом поразмыслить над этим в своей комнате? Очень хорошо, тогда я попробую. Ты знаешь стишок: «Шесть мудрецов поехали в Джампи»?
Я кивнул, как обычно не понимая, куда он клонит.
– Прочитай его мне, – попросил шут.
– «Шесть мудрецов поехали в Джампи, полезли на гору и не стали спускаться, превратились в камень и улетели…» – Я замолчал. Окончание старого детского стишка вылетело у меня из памяти. – Я не помню всего. В любом случае это ерунда. Одна из тех считалочек, которые засели в голове, но ничего не значат.
– Конечно, именно поэтому они записаны среди «стихов мудрости», – заключил шут.
– Этого я не знал! – возразил я. Внезапно я почувствовал раздражение. Мое терпение было на исходе. – Шут, ты опять начинаешь все сначала. Все, что ты говоришь, – это загадки, и так всегда. Ты обещаешь говорить прямо, но твоя правда ускользает от меня.
– Загадки, дорогой Фитци-Фитц, предназначены для того, чтобы заставить людей думать. Чтобы найти новую правду в старых поговорках. Но пусть будет так… Твои мозги ускользают от меня. Как я могу до них добраться? Может быть, если я приду к тебе темной ночью и спою под твоим окном:
О юный Фитци, сын греха,
Напрасно ль словом «чепуха»
Я назову твой скорбный труд,
Твой вечный бой и вечный зуд?
Он упал на одно колено и стал щипать несуществующие струны на своем скипетре. Он пел довольно сильно и даже хорошо. Мотив был позаимствован из популярной любовной баллады. Шут посмотрел на меня, театрально вздохнул, облизал губы и скорбно продолжал:
О Видящий, иль ты ослеп?
Зачем ваш гонор так нелеп?
Враг у ворот, войска бегут,
Меня же все подальше шлют!
Еще немного подождешь –
Совсем костей не соберешь!
Проходящая служанка остановилась и озадаченно прислушивалась к пению шута. Паж подошел к дверям одной комнаты и выглядывал оттуда, широко ухмыляясь. Краска медленно заливала мои щеки, однако шут смотрел на меня с нежностью и пылом. Я попятился от него, но он пополз за мной на коленях, хватаясь за мой рукав. Я был вынужден остановиться, чтобы не оказаться вовлеченным в дурацкую борьбу. Я стоял, чувствуя себя ужасно глупо. Шут расплылся в улыбке. Паж захихикал, а дальше по коридору я услышал восторженный гул голосов. Я отказывался поднять глаза, чтобы увидеть, кто так наслаждается моим замешательством. Шут послал мне воздушный поцелуй, дал своему голосу опуститься до доверительного шепота и снова запел:
Ты очень юн и очень мил,
И у тебя так много Сил,
Ищи ученых стариков
И не пугайся страшных слов.
Еще не все предрешено,
И не соткали полотно.
Спаси скорей свою страну,
Не дай земле пойти ко дну –
Так на коленях молит шут.
Мой юный Фитц, тебя все ждут,
Одна надежда на тебя,
Не обмани ее, скорбя!
Он помолчал, потом спел громко и весело:
А коль забудешь мой наказ,
Прими последний реверанс,
Ликуй и посмотри на то,
Чего не видывал никто.
Он внезапно отпустил мой рукав, кувыркнулся от меня в сторону, сделав сальто и ловко предъявив мне при этом собственный голый зад. Зад сверкнул белизной. Я не мог скрыть ни своего изумления, ни обиды. Шут встал на ноги, уже одетый подобающим образом, и Крысик на его скипетре весьма скромно поклонился всем, кто остановился, чтобы посмотреть на мое унижение. Раздался общий хохот и гром аплодисментов. Его представление лишило меня дара речи. Я отвернулся и попытался пройти мимо него, но шут, с поклоном, снова преградил мне дорогу. Внезапно он принял серьезный вид и обратился ко всем, кто еще ухмылялся:
