Удивительно толстая для этого времени года, – заметил волчонок и снова убежал большими скачками.
Он охотился с неистовым энтузиазмом, но только до тех пор, пока не наелся. Тогда наступил мой черед войти в хижину. Дверь замело снегом, и я отодвинул ее плечом. Внутри было мрачно. Снег проникал через дырявую крышу и лежал на полу пятнами и полосками. Там был примитивный очаг и труба с крюком для котелка. Табуретка и деревянная скамейка составляли всю меблировку. У очага все еще лежали дрова, и я воспользовался ими, чтобы развести небольшой огонь на почерневших камнях, чтобы немного согреться, а хлеб и мясо, которые я принес с собой, оттаяли. Волчонок подошел и понюхал еду. Он лениво обследовал внутренность хижины.
Тьма мышей!
Я знаю. – Я помедлил, потом заставил себя добавить: – Ты здесь не умрешь от голода.
Он внезапно поднял нос от угла, который обнюхивал. Сделал несколько шагов по направлению ко мне, потом остановился, напряженный. Он поймал мой взгляд и не отпускал его. В его темных глазах было что-то дикое.
Ты бросаешь меня здесь.
Да. Здесь еды вдоволь. Через некоторое время я вернусь, чтобы убедиться, что все в порядке. Я думаю, тебе здесь будет хорошо. Ты научишься охотиться. Сначала мыши, а потом добыча покрупнее.
Ты предаешь меня. Ты предаешь стаю.
Нет. Мы не стая. Я освобождаю тебя, волчонок. Мы становимся слишком близки. Это плохо и для тебя, и для меня. Я предупреждал тебя, давно предупреждал, что у нас не будет связи. У нас разные дороги в жизни. Для тебя лучше уйти одному, чтобы стать тем, для чего ты предназначен.
Я был предназначен стать членом стаи. – Он впился в меня взглядом. – Может быть, ты скажешь мне, что здесь поблизости есть волки, которые примут чужого, вторгшегося на их территорию, и признают своим?
Я был вынужден отвести глаза.
Нет, здесь нет волков. Надо идти много дней, чтобы добраться до такого отдаленного места, где волки могут бегать свободно.
Так что же тут есть для меня?
Еда. Свобода. Твоя собственная жизнь, независимая от моей.
Одиночество. – Он оскалил на меня зубы, потом внезапно повернул в сторону. Обошел меня широким кругом, направляясь к двери. – Люди. – Он усмехнулся. – В самом деле, ты не стая, а человек. – Он задержался в открытой двери, чтобы оглянуться на меня. – Люди думают, что они могут распоряжаться другими жизнями и не быть связанными с ними. Думаешь, ты один вправе решать, быть связи между нами или нет? Мое сердце принадлежит мне. Я отдаю его кому хочу. Я не дам его тому, кто отталкивает меня. И подчиняться я не буду тому, кто отрицает стаю и связь. Думаешь, я останусь здесь и буду тыкаться носом в это человечье логово, ловить мышей, которые питаются человеческими отбросами, чтобы стать подобным им? Нет. Если мы не стая, значит ты не родня. Я ничего тебе не должен и не собираюсь повиноваться. Я не останусь здесь. Я буду жить как захочу.
Какая-то хитрость была в его мыслях. Он что-то скрывал, но я догадался.
Ты будешь делать все, что хочешь, волчонок, кроме одного. Ты не пойдешь за мной назад, в замок. Я запрещаю это.
Ты запрещаешь? Ты запрещаешь? Тогда запрети ветру дуть на твое каменное логово или траве расти на земле вокруг него. Прав у тебя столько же. Ты запрещаешь!
Он фыркнул и отвернулся. Я напряг свою волю и в последний раз заговорил с ним.
– Волчонок! – сказал я человеческим голосом.
Он, вздрогнув, обернулся ко мне и прижал уши. Он готов был обнажить зубы, но, прежде чем он успел открыть пасть, я оттолкнул его. Я всегда умел делать это, так же инстинктивно, как человек отдергивает руку от огня. Это была сила, которую я редко применял, потому что однажды Баррич обратил ее против меня и я не всегда доверял ей. На этот раз это был не тот толчок, которым я воспользовался, когда волчонок был в клетке. Я вложил в него силу отказа, превратившегося почти в физическое действие, и отдача ударила по мне. Волчонок отскочил на шаг и остановился на снегу, широко расставив лапы, готовый бежать. В глазах его застыл ужас.
– ИДИ! – крикнул я. Человеческое слово, человеческий голос.
И одновременно я снова толкнул его всей силой своего Дара. Волчонок убежал – не красиво, а прыгая и барахтаясь в снегу. Я твердо отказался последовать за ним своим сознанием, чтобы убедиться, что он не остановился. Нет. Я покончил с этим. Толчок разорвал нашу связь. Я не только ушел от него, но и разорвал все его связи со мной. И лучше пусть так и останется. Но тем не менее, когда я стоял, глядя на пролом в кустах, где он исчез, я ощущал пустоту, очень похожую на холод, звенящий зуд чего-то потерянного, чего-то отсутствующего. Я слышал, что люди говорили так об оторванной руке или ноге. Напрасные поиски навсегда исчезнувшей части собственного существа.
Я оставил хижину и начал путь домой. Чем дальше я шел, тем больнее мне было. Не физически, но это единственное сравнение, которое у меня есть. Обнаженная рана, как будто с меня живьем содрали кожу. Это было хуже, чем когда Баррич отнял у меня Востроноса, потому что теперь я сделал это сам. Бледный день казался холоднее темного рассвета. Я пытался говорить себе, что не чувствую стыда. Я сделал то, что было необходимо. Так я поступил с Вераго. Я отогнал эту мысль. Нет. С волчонком все будет хорошо. Ему будет лучше, чем если бы он оставался со мной. Что за жизнь была бы для этого дикого существа – таиться рядом со мной, всегда под угрозой, что его обнаружат замковые собаки, или охотники, или любой другой, кто может его заметить? Он может быть одинок, но он будет жив. Наша связь разорвана. Я чувствовал настойчивое желание пощупать вокруг и узнать, могу ли я коснуться сознания волчонка. Я стойко сопротивлялся этому, и твердо, как мог, закрыл свои мысли от него. Кончено. Он не пойдет за мной, после того как я оттолкнул его с такой силой. Нет. Я шел вперед и не хотел оглядываться.
Если бы я не был так глубоко погружен в свои мысли, так нацелен на то, чтобы оставаться в самом себе, возможно, что-нибудь меня предупредило бы. Но я сомневаюсь в этом. Дар всегда был бесполезен с «перекованными». Я не знаю, выследили ли они меня, или я прошел как раз мимо их убежища. Я узнал об их присутствии, когда что-то тяжелое ударило меня по спине и я упал на снег лицом вниз. Сперва я решил, что это волчонок вернулся наперекор моему решению. Я перевернулся и уже почти поднялся на ноги, когда еще один схватил меня за плечо. «Перекованные» – трое мужчин, один из них совсем молодой, двое других высокие и некогда бывшие мускулистыми. Мое сознание мгновенно отметило все это, оценив их так тщательно, как будто это было одно из упражнений Чейда. У одного из старших был нож, у двух других палки. Их одежда была рваной и грязной, лица покраснели и шелушились от холода, бороды были всклокочены. Все пятеро в синяках и ранах. Дрались они между собой или напали на кого-нибудь еще до встречи со мной, я никогда не узнаю.
