Я неохотно кивнул:
– Хотел бы я, чтобы Чейд был здесь. Хотел бы я знать, когда он вернется. – Я посмотрел на шута, раздумывая, как много он знает.
– Чейд? Чей-то-тень? Я слышал, что тень возвращается, когда уходит солнце, – последовал уклончивый, как всегда, ответ. – Думаю, слишком поздно для короля, – добавил шут тише.
– Значит, мы бессильны?
– Ты и я? Ничего подобного. У нас слишком много сил, чтобы действовать здесь, вот и все. В этой области бессильные всегда самые сильные. Может быть, ты прав: именно с ними мы должны посоветоваться. А теперь… – Тут он поднялся и устроил целый спектакль, разминая свои суставы, словно был марионеткой с перепутанными нитками. Шут заставил звонить каждый колокольчик, который был на нем. Я не смог удержаться от улыбки. – Для моего короля наступает лучшее время дня, и я должен быть там, чтобы сделать для него то немногое, что могу.
Он вышел из кольца рассортированных свитков и таблиц, потом зевнул.
– До свидания, Фитц.
– До свидания.
Озадаченный, шут остановился у двери:
– Ты не возражаешь против моего ухода?
– По-моему, я возражал против твоего прихода.
– Никогда не играй словами с шутом. Но разве ты забыл? Я предложил тебе сделку. Тайну за тайну.
Я не забыл. Но внезапно понял, что не уверен, хочу ли я знать эту тайну.
– Откуда приходит шут и почему? – спросил я тихо.
– А? – Он мгновение постоял, а потом серьезно спросил: – Ты уверен, что хочешь получить ответы на эти вопросы?
– Откуда приходит шут и почему? – медленно повторил я.
Шут молчал, и тогда я увидел его. Увидел его таким, каким не видел многие годы. Не шута, острого на язык, с живым умом, но невысокого тонкого человека, хрупкого, бледного, тонкокостного. Даже его волосы казались более тонкими и легкими, чем волосы других смертных. Черно-белый костюм, украшенный серебряными колокольчиками, и смешной крысиный скипетр – единственные доспехи и меч в этом замке, полном интриг и предательства. И его тайна. Невидимый плащ его тайны. На мгновение мне захотелось, чтобы он не предлагал этой сделки и чтобы мое любопытство не было таким сильным.
Он вздохнул. Оглядел мою комнату, а потом пошел и встал перед гобеленом, на котором король Вайздом приветствовал Элдерлингов. Шут посмотрел на него и кисло улыбнулся, находя что-то смешное там, где я никогда не замечал ничего подобного. Он принял позу поэта, собирающегося читать стихи, потом остановился и прямо посмотрел на меня:
– Ты уверен, что хочешь знать, Фитци-Фитц?
Как заклинание, я повторил свой вопрос:
– Откуда приходит шут и почему?
– Откуда? Ах, откуда? – На мгновение он прижался носом к носу Крысика, как бы формулируя ответ на собственный вопрос, потом встретил мой взгляд. – Иди на юг, Фитц. В страны за границами любой карты, какую когда-либо видел Верити. И за границы карт, которые делают в тех странах. Иди на юг и потом на восток, через море, для которого у вас нет названия. Наконец ты придешь к длинному полуострову и на его змеящейся оконечности найдешь поселок, где был рожден шут. Возможно, ты даже найдешь его мать, которая вспомнит своего белого, как червяк, младенца и как она качала меня у своей теплой груди и пела. – Он поднял глаза на мое недоверчивое восхищенное лицо и издал короткий смешок. – Ты не можешь себе даже представить это, да? Дай-ка я сделаю твою задачу еще труднее. Ее волосы были длинными, темными и кудрявыми, а глаза зелеными. Представь себе! Такие яркие цвета стали во мне такими прозрачными. А отцы этого бесцветного ребенка? Два двоюродных брата, потому что таков был обычай этой страны. Один широкий и смуглый, полный смеха и веселья, с румяными губами и карими глазами, фермер, пахнущий плодородной землей и свежим воздухом. Второй настолько же узкий, насколько первый был широк, и золотой, почти бронзовый. Синеглазый поэт и певец. О, как они меня любили и радовались мне! Все трое, и поселок тоже. Меня так любили… – Голос его стал тише, и на мгновение он замолчал.
Я знал, что слышу то, чего никто никогда не слышал. Я помнил тот случай, когда я вошел в его комнату и увидел там прелестную маленькую куклу в колыбели. Нежно любимую, так же как некогда был нежно любим шут. Я ждал.
– Когда я стал достаточно большим, я попрощался с ними со всеми. И отправился искать свое место в жизни и выбрал, где я вмешаюсь в нее. И вот это место, которое я выбрал; время было назначено часом моего рождения. Я пришел сюда и отдал себя Шрюду. Я собрал все нити, которые судьбы вложили мне в руки, я начал перевивать их и раскрашивать, как мог, в надежде воздействовать на то, что будет соткано после меня.
Я покачал головой:
– Я не понял ни слова из того, что ты только что сказал.
– А я, – он покачал головой, и колокольчики его зазвенели, – предложил рассказать тебе мою тайну. Я не обещал заставить тебя понять.
– Послание не доставлено, пока оно не понято, – парировал я, слово в слово процитировав Чейда.
Шут качнулся.
– Ты прекрасно понял, что я сказал, – он пошел на компромисс, – ты просто не принимаешь этого. Никогда прежде я не разговаривал с тобой так ясно. Может быть, это тебя смущает?
Он был серьезен. Я снова покачал головой:
– В этом нет смысла! Ты отправился куда-то, чтобы творить историю? Как это может быть? История – это то, что уже сделано и осталось позади.
– История – это то, что мы делаем, пока живем. Мы создаем ее на ходу. – Он загадочно улыбнулся. – Будущее – это другой вид истории.
– Ни один человек не может знать будущего.
– Не может? – спросил он шепотом. – Может быть, Фитц, все будущее где-то записано. Не одним человеком, пойми, но если все намеки, видения, предупреждения и предвидения со всего мира записаны, перекрещены и связаны друг с другом, разве не могут люди создать ткацкий станок, вмещающий ткань будущего?
– Нелепо, – возразил я. – Как узнать, правда ли хоть что-нибудь из этого?
– Если бы такой станок был сделан и такой гобелен предвидений соткан – не за несколько лет, а за десятки сотен лет, – спустя некоторое время стало бы ясно, что он представляет собой на удивление точное предсказание. Имей в виду, что те, у кого есть эти записи, принадлежат к другой расе, представители которой живут крайне долго. Светлая прекрасная раса, которая иногда смешивает капли своей крови с людьми. И тогда!.. – Шут закружился волчком, внезапно развеселившись. Он был страшно доволен собой. – И тогда, когда рождаются определенные люди, люди так явно отмеченные, что история может вспомнить их, они выходят вперед, чтобы найти свое место в будущей жизни. И впоследствии они могут быть призваны исследовать это соединение сотен нитей и сказать: «Вот за эти нити я должен дернуть, и, дергая их, я изменю гобелен, я разорву ткань и окрашу в другой цвет то, что должно прийти. Я изменю судьбу мира».
