У меня в кармане были деньги – мое корабельное жалованье. Я купил четыре сладких яблока, две булочки с коринкой, бутылку вина и немного наперченного мяса. Я купил также веревочную сумку, чтобы нести все это, и плотное шерстяное одеяло. Красное. Мне потребовались все тайные искусства, которым когда-то учил меня Чейд, чтобы сделать все эти покупки и не упустить Молли, оставаясь при этом незамеченным. Еще труднее было незаметно следовать за ней, когда она пошла к шляпнику купить шелковую ленту и потом начала подниматься к замку.
У одного поворота дороги, закрытого деревьями, я догнал Молли. Она ахнула, когда я бесшумно подошел к ней сзади, поднял на руки и закружил. Потом я поставил ее на ноги и крепко поцеловал. Не могу сказать, почему испытал совершенно особое чувство, целуя ее под ярким солнцем и на свежем воздухе. Знаю только, что все горести внезапно покинули меня.
Я церемонно поклонился ей.
– Не согласится ли моя леди принять участие в краткой трапезе?
– О, мы не можем, – ответила она, но глаза ее радостно заблестели. – Нас увидят.
Я устроил целое представление, демонстративно озираясь вокруг, потом схватил ее за руку и утащил подальше от дороги. В этом месте деревьев было не много. Я провел ее через мокрые заросли, мимо поваленного бревна и полянки с кустиками медвежьей ягоды, цеплявшимися за наши ноги. Выйдя на край скалы над рокочущим океаном, мы, словно дети, слезли по каменному склону, чтобы попасть на маленький песчаный пляж.
В этом укромном уголке бухты была навалена груда плавника. Нависающие скалы сохранили почти сухим это пятнышко песка и глинистого сланца, но не преграждали путь солнечным лучам. Солнце теперь излучало неожиданное тепло. Молли взяла у меня еду и одеяло и велела принести дров. Однако ей, а не мне удалось в конце концов разжечь сырое дерево. От соли пламя было зеленовато-синим, и тепла было достаточно, чтобы мы оба могли снять плащи и капюшоны. Было так хорошо сидеть и смотреть на нее под открытым небом, когда ее волосы блестели под ярким солнцем, а щеки порозовели от ветра. Было так хорошо громко смеяться и смешивать наши голоса с криками чаек без страха разбудить кого-нибудь. Мы пили вино прямо из бутылки и ели руками, а потом мыли липкие руки у края прибоя.
Некоторое время мы шарили среди камней и плавника, отыскивая выброшенные бурей сокровища. Впервые, с тех пор как вернулся с гор, я чувствовал себя самим собой, и Молли тоже была похожа на веселую девочку из моего детства. Волосы ее растрепались и развевались на ветру. Она поскользнулась, когда я гнался за ней, и упала в оставленную приливом лужу. Мы вернулись к одеялу, где она сняла туфли и чулки, чтобы высушить их у огня. Потом Молли растянулась на одеяле.
Внезапно мне показалось, что стало очень жарко и вполне можно раздеться.
Молли не так была в этом уверена, как я.
– Под этим одеялом столько же камней, сколько песка. У меня нет ни малейшего желания возвращаться в замок с синяками на спине!
Я склонился над ней и поцеловал ее.
– Разве я этого не стою? – настойчиво спросил я.
– Ты? Конечно нет! – Она внезапно толкнула меня, и я упал на спину. И тогда она смело прыгнула на меня. – Зато я – стою.
От бешеных искр в ее глазах у меня перехватило дыхание. Я обнаружил, что она была права – и относительно камней, и относительно платы за синяки. Я никогда не видел ничего более прекрасного, чем синее небо и золотое солнце, просвечивающее через каскад ее волос у моего лица. Потом мы дремали, вдыхая ароматный прохладный воздух. Наконец она села, дрожа, и стала натягивать на себя одежду. Я с сожалением смотрел, как она зашнуровывает блузку. Темнота и слабый свет свечей слишком многое скрывали от меня. Она взглянула на мое ошеломленное лицо, показала язык и замерла. Мои волосы растрепались. Она пригладила их и обернула мой лоб полой своего красного плаща.
– Из тебя бы получилась смешная девушка.
Я фыркнул.
– Я и как мужчина не намного лучше.
Она казалась оскорбленной.
– Ты не урод. – она задумчиво провела пальцами по мышцам на моей груди. – На днях в банях говорили: ты – лучшее, что вышло из конюшен после Баррича. Я думаю, дело в твоих волосах. Они не такие жесткие, как у большинства баккипских мужчин. – Она играла прядью моих волос.
– Баррич! – фыркнул я. – Не будешь же ты утверждать, что его любят женщины?
Она подняла бровь:
– Почему бы и нет? Он очень хорошо сложен, всегда опрятен, и манеры у него хорошие.
Меня кольнула ревность. Сам того не желая, я рассказал Молли о планах короля относительно меня и Целерити. До меня не доходило, что я настоящий идиот, пока теплая слезинка не поползла по моей шее.
– Молли? – удивился я и сел, чтобы посмотреть на нее. – Что случилось?
– Что случилось? – при этих словах голос ее дрогнул. Она со всхлипом вздохнула. – Ты лежишь рядом со мной, рассказываешь мне, что обещан другой, а потом спрашиваешь меня, что случилось?
– Единственная, кому я обещан, это ты, – сказал я твердо.
– Это не так просто, Фитц Чивэл. – Ее глаза были широко раскрыты и очень серьезны. – Что ты будешь делать, когда король велит тебе начать ухаживать за ней?
– Перестану мыться, – предложил я.
Я надеялся, что Молли засмеется, но она отодвинулась от меня. В глазах ее теперь была невыносимая скорбь.
– У нас нет ни малейшего шанса. Никакой надежды.
Как бы в доказательство ее слов, небо внезапно потемнело и поднялся шквальный ветер. Молли вскочила на ноги, схватила свой плащ и стала стряхивать с него песок.
– Я промокну. Мне следовало быть в замке много часов назад. – Она говорила ровно, как будто только эти две вещи ее и заботили.
– Молли, им придется убить меня, чтобы помешать быть с тобой, – сказал я сердито.
Она собирала свои покупки.
– Фитц, ты говоришь как ребенок, – промолвила она. – Глупый, упрямый ребенок.
Со стуком, как маленькие камушки, упали первые дождевые капли. Они оставляли ямочки в песке. Потом хлынул дождь. Ее слова лишили меня дара речи. Она не могла бы сказать мне ничего более ужасного.
Я поднял красное одеяло и стряхнул с него песок. Она туго завернулась в свой плащ, удерживая его от хлещущего ветра.
– Лучше нам не возвращаться вместе, – сказала она. Потом подошла ко мне и встала на цыпочки, чтобы поцеловать край моего подбородка.
Я не мог решить, на кого сержусь больше: на короля Шрюда за всю эту неразбериху или на Молли – за то, что она в это поверила. Я не ответил на ее поцелуй. Она ничего не сказала, а только поспешила прочь, взобралась по каменному склону и скрылась из виду.
Радость ушла. То, что было прекрасным, как сверкающая морская раковина, теперь превратилось в обломки у меня под ногами. Я мрачно плелся домой под порывами ветра и струями дождя. Я не завязал волосы, и они мокрыми прядями хлестали меня по лицу. Разбухшее от воды одеяло пахло, как может пахнуть только мокрая шерсть, и, словно кровью, покрыло мои руки красной краской. Я поднялся к себе и вытерся, после чего занялся тщательным приготовлением великолепного яда для Волзеда. Такого, который сожжет все его внутренности, прежде чем он умрет. Когда порошок был смешан и высыпан в бумажный кулечек, я сел и уставился на него. В какой-то момент мне захотелось принять его самому. Вместо этого я взял иголку с ниткой, чтобы соорудить карман в манжете, в котором мог бы носить этот яд. Я подумал, смогу ли когда-нибудь им воспользоваться. Это сомнение заставило меня чувствовать себя большим трусом, чем когда-либо.
