– Ну, некоторые удивляются.
– Удивляются чему? – спросил я ровным тоном.
Повариха искоса взглянула на меня. И я проклял свое нетерпение. Я совершенно не хотел, чтобы она замолчала. Мне нужно было услышать слухи. Все.
– Ну… – она помедлила, но не смогла пренебречь благодарным слушателем. – Просто всегда странно, когда женщина долго не беременеет, а потом, после отъезда мужа, вдруг заявляет, что ждет ребенка от него. – Она огляделась, чтобы увидеть, не слушает ли нас кто-нибудь еще. Казалось, все были заняты работой, но я не сомневался, что несколько человек навострили уши. – Почему сейчас? Ни с того ни с сего. А если она знала, что беременна, то чем думала, разъезжая по ночам на лошадях? Разве будет так вести себя королева, которая должна родить наследника трона?
– Что ж, – я пытался заставить свой голос звучать спокойно, – полагаю, время, когда ребенок появится на свет, покажет, когда он был зачат. И те, кому нравится считать месяцы по пальцам, смогут это сделать. Кроме того, – я заговорщицки наклонился к ней, – я слышал, что некоторые из ее леди знали об этом до отъезда. Леди Пейшенс, например, и ее Лейси.
Мне придется проследить, чтобы Пейшенс похвасталась этим, а Лейси рассказала слугам.
– Ах они? – повариха Сара развеяла мои надежды на легкую победу. – Ну… Не хотелось бы обижать леди Пейшенс, Фитц, но она иногда кажется немного глуповатой. Вот Лейси, да, Лейси можно верить. Но она много не говорит и не хочет слушать других.
– Что ж, – я улыбнулся и подмигнул ей, – вот откуда я это знаю. И я слышал это задолго до того, как мы отправились в Ладную Бухту. – я наклонился к ней поближе. – Расспроси. Бьюсь об заклад, ты обнаружишь, что королева Кетриккен пила чай из листьев малины от утренней тошноты. Ты проверь, спроси и убедись, прав ли я. Ставлю серебряную монетку.
– Серебряную монетку? Эхе, как будто у меня есть лишняя. Но я спрошу, Фитц, это я сделаю. И стыдно тебе было не поделиться со мной раньше такой шикарной новостью. А я-то все тебе рассказываю!
– Что ж, тогда вот еще кое-что для тебя. Не только королева Кетриккен ждет ребенка.
– О-о! Кто еще?
Я улыбнулся.
– Не могу тебе пока рассказать. Но ты будешь одна из первых, кто узнает, про кого я слышал.
Я не имел ни малейшего представления о том, кто может быть беременной, но не сомневался, что в огромном замке таковая скоро найдется. Повариху надо было умаслить, потому что я собирался и дальше узнавать у нее все замковые сплетни. Она глубокомысленно кивнула мне, и я ей подмигнул.
Она покончила с оленьей ногой.
– Эй, Дод, возьми ее да повесь на крюк для мяса над большим огнем. Да повыше, я хочу ее испечь, а не сжечь. Давай шевелись. Кеттл? Где молоко, которое я просила тебя принести?
Я прихватил хлеб и яблоки, прежде чем отправиться к себе. Простая, но желанная еда для такого голодного человека, как я. Я поднялся к себе, вымылся, поел и прилег отдохнуть. У меня было мало шансов попасть к королю этим вечером, но я хотел быть готовым к встрече с ним, насколько вообще можно быть готовым к чему-либо во время праздника. Я подумал было о том, чтобы пойти к Кетриккен и попросить ее подождать оплакивать Верити, но решил, что мне не удастся пройти мимо ее дам, чтобы сказать ей на ушко словечко. А что, если я ошибаюсь? Нет. Не стоит рассказывать ей раньше времени. Когда у меня будут доказательства, тогда и скажу.
Я проснулся немного позже от стука в мою дверь. Несколько мгновений я лежал неподвижно, не уверенный, померещилось мне или нет, потом встал, отодвинул засовы и приоткрыл дверь. На пороге стоял шут. Не знаю, чем я был больше удивлен – тем ли, что он постучал, вместо того чтобы просто открыть замки, или тем, как он был одет. Я стоял и смотрел на него, разинув рот. Он изысканно поклонился, прошел ко мне в комнату и закрыл за собой дверь, не забыв тщательно задвинуть засовы, затем вышел на середину комнаты и протянул ко мне руки. Он сделал медленный пируэт, чтобы я мог полюбоваться им.
– Ну как?
– Ты сам на себя не похож, – сказал я глупо.
– Так и задумано.
Он одернул камзол, потом потянул рукава, чтобы продемонстрировать не только их ширину, но и разрезы, через которые была видна роскошная ткань нижних рукавов. Он взбил плюмаж на шапке и снова надел ее на свои белесые волосы. Цвета его наряда переливались от глубочайшего индиго до светлейшей лазури, и белое лицо шута выглядывало из них, как очищенное яйцо.
– Шуты больше не в моде.
Я медленно опустился на кровать.
– Это Регал тебя так нарядил? – еле слышно спросил я.
– Не сказал бы. Он, конечно, предоставил одежду, но одевался я сам. Посуди сам: если шуты больше не в моде, как себя должен чувствовать лакей шута?
– Как насчет короля Шрюда? Он тоже больше не в моде? – спросил я едко.
– Не в моде слишком заботиться о короле Шрюде. – Он подпрыгнул, потом остановился, выпрямился с достоинством, которого требовала его новая одежда, и прошелся по комнате. – Я должен сидеть за столом принца сегодня и быть полным веселья и остроумия. Как ты думаешь, справлюсь?
– Гораздо лучше, чем я, – ответил я кисло. – Тебе совсем наплевать на то, что Верити умер?
– А тебе совсем наплевать, что цветы цветут под летним солнцем?
– Шут, на улице зима.
– Первое так же справедливо, как и второе, поверь мне. – шут внезапно остановился. – Я пришел попросить тебя об одном одолжении, если ты можешь в это поверить.
– Второе так же легко, как и первое. Что именно?
– Не убивай моего короля ради собственных амбиций.
Я с ужасом посмотрел на него.
– Я не могу убить моего короля! Как ты смеешь так говорить?!
– О, я многое смею в эти дни.
Шут сложил руки за спиной и начал расхаживать по комнате. Своей элегантной одеждой и непривычными позами он пугал меня. Это было так, словно какое-то другое существо вселилось в его тело.
– Даже если бы король убил твою мать?
Меня охватил страх.
– Что ты пытаешься мне сказать? – тихо спросил я.
Шут резко повернулся, услышав боль в моем голосе.
– Нет. Нет! Ты совершенно неправильно меня понял! – Это прозвучало искренне, и на мгновение я снова узнал моего друга. А шут продолжал очень тихим, вкрадчивым голосом: – Но если бы ты верил, что король убил твою мать, твою любимую, любящую, всепрощающую мать, убил и навсегда отнял ее у тебя, – как ты думаешь, тогда ты мог бы убить его?
Я был слеп так долго, что мне потребовалось время, чтобы понять его. Я знал, что Регал считал, будто его мать была отравлена. Я знал, что эта уверенность была одним из источников его ненависти ко мне и к леди Тайм. Он верил, что мы совершили это убийство по повелению короля. Но это было не так. Королева Дизайер отравила себя сама. Мать Регала пристрастилась к алкоголю и травам, приносящим забвение. Не получив власти, на которую, как она считала, у нее было право, королева нашла утешение в этих удовольствиях. Несколько раз Шрюд пытался остановить ее, даже просил у Чейда трав и настоек, которые могли бы покончить с ее пристрастиями. Ничего не помогало. Королева Дизайер действительно была отравлена, но виновато в этом было исключительно ее потворство своим прихотям. Я это знал. И все же не принял в расчет ненависти, которая могла созреть в сердце избалованного сына, внезапно лишившегося матери.
