Она была злобной и жадной по отношению к своей территории и принадлежащим ей вещам. Неоднократно она пыталась напасть на меня только потому, что я слишком близко подходил к пище, которую она поедала, а однажды потому, что она решила получить кольцо с моего пальца. Она регулярно убивала мышей, которых привлекала ее неподвижность, с поразительной быстротой хватая их и швыряя о стенку. Однажды в ее комнату забрела кошка, и ее постигла та же участь. У Нетты, по-видимому, не было никакого чувства времени, прошедшего после „перековки“. Она могла дать хороший отчет о прежней жизни, если получала такой приказ, когда была голодна, но дни после „перековки“ были для нее одним долгим „вчера“.
От Нетты я не смог узнать, было ли что-то дано ей или отнято у нее во время „перековки“. Я не знал, было ли это „что-то“ съедено, понюхано, услышано или увидено. Я не знал даже, было ли это делом человеческих рук и искусства или работой морского демона, над которым обладают властью островитяне, если верить словам некоторых из них. После долгого и изнурительного эксперимента я не узнал ничего.
Однажды вечером я дал Нетте с водой тройную дозу снотворного. Ее тело было вымыто, волосы причесаны, и я отослал ее обратно в город, чтобы там ее достойно похоронили. По крайней мере одна семья могла положить конец истории „перековки“. Множество других должны месяцами и годами мучиться, не понимая, что стало с тем, кого они некогда любили. В большинстве случаев лучше было бы не знать. К тому времени было около тысячи душ, о которых было известно, что они „перекованы“».
Баррич сдержал слово. Он больше не имел со мной ничего общего. Я не был больше желанным гостем в конюшне и на псарне. Коб находил в этом особенно жестокое удовольствие. Он часто уезжал с Регалом, но, когда бывал в конюшнях, он нередко стоял на входе и не давал мне войти.
– Позвольте мне привести вашу лошадь, мастер, – говорил он подобострастно. – Главный конюший предпочитает, чтобы за лошадьми в стойлах ухаживали грумы.
И я должен был стоять, как какой-то никчемный лордик, пока Уголька седлали и приводили ко мне. Коб лично убирал ее стойло, приносил ей еду и чистил ее, и то, как она отзывалась на его заботу, разъедало меня, словно кислота. «Она всего лишь лошадь, и не в чем ее винить», – говорил я себе. Но это была еще одна утрата.
Внезапно у меня оказалось слишком много времени. Утро я всегда проводил за работой для Баррича. Теперь эти часы принадлежали мне. Ходд была занята тем, что учила защите зеленых новичков. Я мог тренироваться вместе с ними, но всему этому я давно научился. Федврен уехал на все лето, как делал каждый год. Я не мог придумать способа, как извиниться перед Пейшенс, а о Молли боялся и думать. Даже мои набеги на таверны Баккипа я теперь совершал в одиночестве. Керри стал помощником кукольника, а Дирк ушел в матросы. Я был один и без дела.
Это было горестное лето, и не только для меня. В то время как я был одинок и полон горечи и вырастал из своей одежды, пока я огрызался и рычал на каждого, кто имел неосторожность заговорить со мной, пока напивался до бесчувствия по нескольку раз в неделю, я все-таки знал, как тяжело приходится Шести Герцогствам. Пираты красных кораблей, дерзкие, как никогда раньше, опустошали наши побережья. Этим летом вдобавок к угрозам они наконец начали предъявлять требования. Зерно, стадо, право брать все, что они захотят, из наших морских портов, право причаливать и жить за счет нашей земли и людей, забирать крестьян в качестве рабов… Каждое новое требование было унизительнее предыдущих, и хуже требований были только «перековки», следующие за каждым королевским отказом.
Простые люди покидали морские порты и прибрежные города. Их нельзя было винить в этом, но в результате наша береговая линия становилась еще более уязвимой. Нанимали все больше и больше солдат, а следовательно, росли налоги, чтобы было чем им платить, и народ роптал под бременем налогов и страха перед пиратами красных кораблей. Еще более странными были островитяне, которые приплывали к нашим берегам в семейных кораблях, оставив позади корабли боевые, и умоляли наших людей о приюте, рассказывая дикие истории о хаосе и тирании на Внешних островах, где пираты красных кораблей получили полную власть. Но нет худа без добра. Их можно было дешево нанять в солдаты, хотя не многие полностью доверяли им, а их рассказы о Внешних островах могли удержать всякого от попытки пойти навстречу требованиям пиратов.
Примерно через месяц после моего возвращения Чейд открыл для меня свою дверь. Я был обижен, что у него не нашлось для меня времени раньше, и поднимался по ступеням медленнее, чем когда-либо. Но когда я вошел в его комнату, Чейд оторвался от ступки, в которой толок какие-то семена, и лицо его было серым от усталости.
– Рад видеть тебя, – сказал он, но в его голосе я не услышал ничего похожего на радость.
– Значит, ты поэтому так быстро меня позвал? – кисло заметил я.
Он отставил ступку.
– Прости. Я думал, что тебе может понадобиться время, чтобы прийти в себя. Для меня эта зима и весна тоже были нелегкими. Может, мы попытаемся покончить с этим временем и продолжим?
Это было мягкое разумное предложение, и я знал, что это мудро.
– Разве у меня есть выбор? – спросил я с горькой усмешкой.
Чейд закончил толочь семена. Он выскреб их в мелкое ситечко и поставил его на чашку, чтобы они стекли.
– Нет, – сказал он наконец, как будто ему пришлось тщательно обдумывать ответ. – Выбора у тебя нет. И у меня тоже. Во многих вещах у нас с тобой нет выбора. – Он осмотрел меня с ног до головы и потом снова помешал семена. – Ты, – сказал он, – не будешь пить ничего, кроме воды или чая, до конца лета. От тебя пахнет вином, а твои мышцы никуда не годятся для твоего возраста. Зима, проведенная в медитациях с Галеном, не пошла на пользу твоему телу. Смотри упражняйся. Возьми себе за правило с сегодняшнего дня четыре раза в день взбираться на башню Верити. Ты будешь носить ему еду и чаи, я научу тебя, как их готовить. Ты никогда не будешь угрюмым, а всегда приветливым и дружелюбным. Может быть, немного послужив Верити, ты убедишься, что у меня были причины не посвящать тебе все мое время. Вот что ты станешь делать каждый день, когда ты в Оленьем замке. Но будут дни, когда тебе придется исполнять другие мои распоряжения.
Чейду не потребовалось много говорить, чтобы пробудить во мне стыд. Только что я почитал обрушившиеся на меня несчастья высокой трагедией, а теперь понял, что все это время предавался детской жалости к себе, и только.
– Я был бездельником, – признал я.
– Ты был глупцом, – согласился Чейд. – У тебя был месяц, во время которого ты мог распоряжаться собственной жизнью. Ты вел себя как испорченный ребенок. Ничего удивительного, что Баррич тобой недоволен.
Я давно перестал удивляться осведомленности Чейда. Но на этот раз я был уверен, что никто не знает подлинной причины, и у меня не было никакого желания делиться этим с ним.
– Ты уже обнаружил, кто пытался убить его?
– Я не… не пытался, честно говоря.
