«Ты – не вторая душа, – подумала Ника, потихоньку переминаясь на затекших ногах. – И уж тем более не альтерант. Ты ангел-хранитель для своей Виктории. И чокнутый псих – для всех остальных».
– У Виктории не хватило бы сил ждать, пока я сам соберу столько Есми… и тогда я придумал. Меня слушаются птицы. Они могли бы охотиться за меня. Но птицы – это стая… Стае нужен вожак. Пастырь. Тот, за кем пойдут Есми. Тот, за кем полетят птицы. Я долго пробовал. Находил людей. В разных городах, чтобы не вызывать подозрения. Но все они не выдерживали боли и погибали…
«Ничего себе новости. – У Ники похолодело внутри, хотя казалось бы, холодней уже невозможно. – Так значит, девчонки не первые… и им, можно сказать, повезло…»
– Постепенно я научился дозировать боль. Но не это главное. Они выживали, когда я отдавал им часть себя.
– Часть… себя?
Кивнул. Потер ладонями глаза. Снова кивнул.
– Я понял случайно. Та д-девушка, она… – Виктор достал из кармана сигарету, и только когда прикурил, Ника заметила, как трясутся его руки. – Она меня сп-провоцировала. Решила, что я позвал ее для этого. И потом… Выдержала обряд. Несколько дней была без сознания, металась и бредила, думал, не выживет… а она открыла глаза. И птицы приняли ее, как меня.
– Вы ее… изнасиловали?
– Она пережила обряд. Это важнее. Точно так же, как остальные. Я выбирал места десятков смертей. Водокачка – наследие лихих девяностых. Знала бы ты, сколько тел навсегда упокоилось в ее штольнях… Гостиница стояла на костях, а когда их нашли, то даже не позаботились о том, чтобы перезахоронить останки. Третий дом сожгли вместе с жильцами. Освободили место под новостройку – как же я люблю наш город… Один дом – один Пастырь. Я пытался использовать дважды, но ничего не получалось. Это было мучительно и бесполезно.
– Почему они падали?
– Что?
– Почему они падали? – Ника сама себя не слышала, ей казалось, что она только шевелит губами. Но Виктор ответил.
– Потому что я их отпускал. И они уходили через Полупуть – но недалеко. Ровно настолько, чтобы никто не связал их смерть ни со мной, ни с вокзалом. Ты ведь поняла, насколько важен вокзал?
– Детские мечты… – непослушными губами прошептала Ника. – Всего лишь детские мечты!
– Моя симпатия к Ромодановскому здесь ни при чем, – произнеся это название, Виктор улыбнулся, как улыбаются при звуке имени любимого человека. – Любой вокзал – это путь на изнанку города. С любого вокзала можно уйти и никогда не вернуться… Просто этот вокзал – мой.
– Что такое изнанка? Кто должен туда уйти?
Ника застыла. Виктор перестал отвечать.
– К тебе гости. – В его карих глазах отразилось искреннее сожаление. И Нике подумалось, что прямо сейчас он свернет ей, любопытной, шею. Без всякого желания. Даже с отвращением. Но свернет. – Нам пора идти.
Сдержался.
Наверху их ждали. Но не люди.
Черные балахоны, птичьи маски, шляпы и посохи. Птицы, которые превращаются в людей. Люди, которые превращаются в птиц.
А еще – Антон и Шанна. В центре зала с темной стеклянной стеной.
Даже парой слов не перекинуться – к ним было не подойти. Виктор сразу направился к выходу. Перед тем как покинуть клуб, Ника успела оглянуться. Увидела непроницаемое лицо скрипачки – уж она-то могла бы не приходить! Но сделала свой выбор. Оба сделали – или им так только казалось. Антон еле держался на ногах. Все еще очень слабый. Но улыбался. Ей, Нике.
Черные спины заслонили обоих.
На улице Виктор жестом подозвал машину.
– Альтерант должен быть здесь ночью. Это важно. Не опоздай. Я буду ждать.
Антон
– Да какая, к черту, полиция? Если это тот же хрен, который с Игни схлестнулся – а больше некому, – то он неживой. Он через Полупуть ходит!
– Посмотри за окно. Что видишь? День. Полупуть закрыт на сервисное обслуживание!
Имеет в виду, что вторые души не шляются по городу в светлое время суток. В ее словах есть резон. Но на мое решение они не влияют.
И мне по-прежнему хочется убить эту идиотку Нику, которая поперлась туда одна. А лучше бросить ее там наедине с… дневной душой, ночной? Какая, на фиг, разница! Результат тот же, зато рук не замараю.
– Ника не знала про свою подругу. – Иногда мне кажется, что Шанна читает в моих мыслях, хотя всегда уверяла в обратном. – Игни ей не сказал.
– Игни – мудло.
Молчит неодобрительно. Ненавидит, когда я ругаюсь.
– Ладно, все… – Сажусь на диван, натягиваю драные носки и нащупываю ногами ботинки, но не обуваюсь. Так и сижу, тяну время сам не знаю зачем. – Надо ехать.
– Подожди, переоденусь.
– Не подожду. – Ей достается авансом. Не умею быстро переключаться. – Здесь остаешься.
– Тох…
– Нет, сказал!
– Между прочим, у вас с Игни одинаковая манера выражаться. – Голос подводит. Обиделась. – Один – мудло, второй – хамло. Как я вообще с вами двоими живу?
Ее «с вами двоими» мне не нравится. Но это правда. Фактически, так и есть.
– Тох, одного я тебя не отпущу. Он ведь не поболтать о том, о сем тебя приглашает.
Сам знаю. Не понимаю только, чем она-то мне поможет. Улечься рядышком в одной могиле – это не помощь.
– А вдруг ты вообще не вернешься?
Футболку наполовину стянула, обернулась, глядит янтарными глазищами.
– Куда мне тогда? К бабуле обратно? Да я лучше вместе с тобой… Там…
Бретельки черного бюстгальтера соприкасаются между ее лопаток, образуя большую букву «Х». Стоит на фоне разбухшей от сырости штукатурки. Дом бугрится чумными бубонами, загнивает некротической плесенью. Дышит смрадом, жадно впитывает тени, паутинно цепляется…
Моя девочка. Единственное светлое, что есть в этой комнате. Я боюсь за нее.
– Шаннка…
– А?
Сопит, возится с молнией толстовки.
– Иди ко мне.
– Подожди секунду. – Не расслышала, что ли? – Дурацкий замок, заедает…
– Нет, сейчас иди.
Хорошо, что заедает. Не придется снова застегивать.
Как только она оказывается рядом, я обхватываю ее руками за плечи и тяну за собой на диван. Сопротивляется, но не настолько, чтобы я не смог с ней справиться.
– Да, но Игни… – Выдыхает снизу, в шею. Сама неуверенно нащупывает пряжку моего ремня. Дрожит. Руки ледяные.
– К черту Игни.
Она горячая, как печка. Дыхание жаркое. И трясет ее от того, что температура поднимается.
Это все сырость.
