— Давай, валяй!
— Солипсизм неопровержим, сударь мой. Обосновываю во вполне схоластической манере. Ты говоришь: «Единственной реальностью является мой и только мой психический опыт. Непонятно, правда, зачем тогда я все это говорю и кому». Я тебе объясню кому. Можно придумать парочку целей (пририсуй в уме смайлик). Например, себе самому ради божественной игры с самим собой. Чем не цель? Твое следующее заявление: «Если я голоден, я не могу усилием воли превратить камень в бутерброд с черной икрой. Значит, не я творец этого мира, этот мир мне задан». Отвечаю: этот мир мне задан мною же самим, но, играя с собой по определенным правилам, я лишил себя памяти об этом и возможности менять правила до окончания игры. Из следующего твоего тезиса вытекает и опровержение солипсизма: «Раз установлено, что основания моего опыта трансцендентны ему и моей личности, вполне логично предположить, что X, задающий мне базовые параметры моего опыта, задает таковые не мне одному, а и другим наблюдаемым мной в опыте существам тоже». Вот, получай по этому поводу: Этот X — я же. Я сам себе трансцендентен. Я трансцендентный задаю основания опыта себе имманентному. Перед этим я разделился на себя трансцендентного и себя имманентного. А чтобы иллюзия заданности и нерушимости правил была максимально реалистичной, в моем опыте введены условные фигуры других подобных мне существ. Вот такой я парень, а тебя, сударь мой, и нет вовсе. Еще один смайлик. Ну как?
— Хм-хм. Остроумно, конечно. Но несколько вымучено, согласись, и маловероятно. Мое опровержение посолиднее будет. Впрочем, кого что убеждает. Согласен, что солипсизм, как и любую другую базовую философскую концепцию, будь то идеализм или материализм, опровергнуть раз и навсегда, окончательно и бесповоротно, нельзя, только в большей или меньшей степени. По-видимому, неуязвимы только скептики древности с их эпохе и изостенией
[50]. Впрочем, солипсизм сам опровергает себя своей психологической недостоверностью. Помнишь, как Рассел получил письмо от некоей дамы-логика, — логика! — которая писала ему, что она солипсист, и удивляется, почему нет других солипсистов! Унтер-офицерская вдова сама себя высекла, так сказать!
— Ну хорошо, убедил. Впрочем, это было совсем не трудно, ибо я-то не солипсист и особого желания защищать это мировоззрение у меня нет. А если бы я был последовательным солипсистом, то тоже не стал бы полемизировать: охота тратить время на дискуссии с собственными галлюцинациями!
Мы выпили еще пива. Помолчали. Я почувствовал, что между нами появилась какая-то натянутость, чтобы не сказать напряженность. Наконец я не выдержал:
— В чем дело, Сережа? Что это у нас за минуты молчания?
— Да знаешь… Не знаю даже, как тебе сказать. Тут один мой приятель очень хочет с тобой познакомиться, говорит, что по важному делу. Я знаю, что ты у меня сегодня расслабиться хотел, а не о делах говорить… Но он настаивал. А вдруг, и правда, что-то важное? Короче говоря, он должен придти с минуты на минуту.
Сердце екнуло в груди. Мысль: «Это неспроста. Ну ладно, zarie, zane, zane, ouvrez le chien
[51]. Будем откапывать зарытую собаку, значит». Вслух:
— Ну так пусть приходит: сделал дело, гуляй смело.
Сергей только вздохнул. Поговорили еще немного «за философию», но как-то вяло. Минут через пятнадцать раздался звонок. Вот он! Сергей побежал открывать дверь, и вскоре в прихожей зазвучали два мужских голоса, один из которых был мне не знаком. Дверь в комнату открылась, и Сергей пропустил вперед мужчину нашего возраста или немного старше. На нем была летняя футболка и черные джинсы. Лицо его я назвал бы несколько грубоватым. Говорил новоприбывший низким басом и достаточно самоуверенным тоном («Я всегда прав, и все вы должны слушать, что я говорю»). Впрочем, иногда такая самоуверенность свидетельствует как раз о комплексе неполноценности и попытках ее замаскировать.
— Знакомьтесь, это Анатолий. Астролог, оккультист, герметист и прочее в том же роде. И отличный парень в придачу. А это Константин. Трансперсоналист, религиовед, востоковед даже отчасти. И тоже неплохой мужик.
Отличный парень бросил на Сергея не очень довольный взгляд и сказал:
— Здравствуйте, Константин. Очень давно хотел познакомиться с вами, а сейчас это стало просто настоятельной моей потребностью.
Мы поздоровались за руку и уселись. Сергей подлил пива нам с ним и принес еще одну кружку с бутылкой и раком Анатолию. Мы пригубили пенистый напиток и Анатолий начал.
— Мне вообще-то посоветовал познакомиться с вами Георгий Леопольдович Тролль; ну по поводу ваших институтских происшествий — вы знаете. Он изложил мне свою точку зрения на происшедшее, меня, откровенно говоря, не удовлетворившую, и рекомендовал поговорить с вами, как с человеком, у которого наверняка есть свои соображения…
Тут я перебил Анатолия:
— Вы уж извините меня великодушно, но мне хотелось бы, чтобы Георгий Леопольдович сам подтвердил свои рекомендации. Может быть, у меня паранойя развивается, но я настаиваю на этом.
— Хорошо, позвоните ему хоть сейчас. Моя фамилия Ерошин.
— Я так и поступлю, вы уж не обижайтесь.
— Совершенно не понимаю, о чем это вы говорите, но телефон в коридоре, — сказал Сергей.
Я вышел в коридор, включил свет, обнаружил телефон на столике у стены и набрал номер Тролля. Мне повезло, и в трубке раздался его голос.
— Здравствуйте, Георгий Леопольдович, это Ризин.
— Здравствуйте, Костя. Рад вас слышать.
— Я тоже рад слышать вас, Георгий Леопольдович. Простите, что беспокою. Тут я встретился с неким Анатолием Ерошиным. Он хочет поговорить со мной об одном конфиденциальном деле, и ссылается на вас. Вы действительно рекомендовали ему поговорить со мной?
— Да, Костя. Вы уж извините меня, что не предупредил заранее, как-то из головы вылетело. Поговорите с ним: мне кажется, он мог бы если не расставить точки над «и», то уж, по крайней мере, продвинуть дело. Вы ведь наверняка тоже пытаетесь понять, что к чему. Особого секрета делать из всего этого смысла не имеет: уже пол-института знает. Я думаю, что утечку информации специально организовал Головачев, чтобы посмотреть, что из этого выйдет и не выплывет ли кто-нибудь или что-нибудь.
— Ну хорошо, Георгий Леопольдович, тогда все в порядке, извините, всего доброго.
