— В моей постели может быть только мой человек. Ты мой человек?
— Твой, — не очень уверенно кивнула она.
— И ты готова простить мне Пахомова?
— Я тебя люблю. И я сделала свой выбор.
— Выходит, ты предала Пахомова?
— Ну, не надо! — Казалось, Татьяна вот-вот расплачется — не столько от жалости к Пахомову, сколько от обиды на Виктора.
Но Чащин решил ее не щадить.
— А зачем я Пахомова убил? — спросил он. — Правильно, чтобы вы оборотня не нашли. А кто оборотень?
— Не знаю. — Татьяна отвела в сторону взгляд.
— А если я?.. Если это я убивал?
— Тебе принести пива? — спросила она.
Она и хотела бы свести этот разговор к шутке, но это у нее не получилось. Чащин действительно мог быть серийным убийцей, которого она должна была найти. И который мог убить ее саму.
Татьяна все понимала. Она прекрасно все понимала.
— Ты чувствуешь его? — Чащин навис над ней.
— Оборотня? — Она смотрела на него, стараясь не выдавать свой страх.
— Иногда ты его чувствуешь, — сказал он, вспомнив, как ее напугал не очень сильный, но необузданный порыв.
— Может быть.
— Тебе страшно?
— Мне? Я же вижу, что ты сам себя боишься.
Чащин восхищенно усмехнулся. Татьяна права: он действительно боялся самого себя.
— Я бы мог себя бояться. Если бы был оборотнем. Но я не оборотень.
— Правильно, — кивнула она. — Нельзя в этом признаваться.
— Почему?
— Потому что я все-таки следователь. И не забыла о тех убийствах… — Она закрыла глаза, небрежно махнув рукой.
— Что ты не забыла?
— Я не забыла свое прошлое, но дверь в него закрыта.
— Но ты же следователь. Ты сама это сказала.
— Следователь. И давно все поняла… Поняла, что ты можешь себя контролировать. Ты очень сильный человек и можешь держать себя в узде… Может, не всегда получалось. Но тогда у тебя не было меня. А сейчас я с тобой. Вместе мы справимся.
— С чем справимся?
— Ты знаешь с чем. И я знаю. Но мы не будем говорить об этом. Мне твои признания не нужны.
— А мне и признаваться не в чем.
— Вот я о том и говорю, — вымученно улыбнулась Татьяна.
Чащин кивнул. Да, ему было в чем признаваться. Более того, он в принципе мог признаться в содеянном. Протокола не будет, аудио— и видеозаписи тоже, поэтому бояться нечего. Только зачем ему это делать? Посмотреть, как реагирует Знаменова? Так она и без того все понимает…
— Если ты «о том и говоришь», ты должна меня бояться.
— Я тебя боюсь. — Татьяна приподнялась на локте, глядя на него.
— От людей, которых боятся, стараются избавляться.
— А если ты мой крест?.. Если ты меня убьешь, значит, я это заслужила. Значит, так надо.
Похоже, Татьяна ничуть не сомневалась в том, о чем сейчас говорила.
* * *
Восемнадцать часов тридцать четыре минуты. «Хаммер» выезжает из ворот. Стекла затемнены, но все равно видно, что в машине как минимум двое…
Девятнадцать часов тринадцать минут. «Хаммер» возвращается, подъезжает к воротам, останавливается. Охранник должен убедиться, что в машине все свои, только тогда он откроет ворота. Но из машины никто не выходит, и охранник не появляется в поле зрения. А ворота открываются. Внедорожник трогается с места, заезжает во двор. А стоял он четырнадцать секунд. И вчера вечером он стоял столько же, и сегодня утром…
Олег внимательно отслеживал перемещения транспорта. Записывать он не мог — боялся лишний раз пошевелиться, — но память у него хорошая.
Сегодня утром со двора выезжали два «Гелендвагена», в одном, по всей видимости, находился Чащин. Эскорт вернулся пару часов назад, но во двор машины заехали, не останавливаясь. Ворота им стали открывать, когда они еще подъезжали к дому. И у Олега не было никаких шансов проникнуть на запретную территорию через открытые ворота. Разве только с боем прорваться, и то не факт. А «Хаммер» ему такой шанс давал.
Вчера вечером он снова видел Татьяну в окне. Она выглянула, окинула взглядом двор и исчезла. На этот раз она не выглядела растрепанной. И не ночная рубашка на ней была, а домашний халат. Может, и не спала она с Чащиным…
* * *
Удар у Татьяны сильный, точный. Сначала «свояка» отправила в лузу, затем и «чужого» туда же вбила. Виктор проигрывал, и это его злило.
Татьяна прицелилась и четким ударом загнала в лузу победный шар. И с улыбкой, но виновато глянула на него.
— Ты мастер, — натянуто улыбнулся он.
— Ты не хуже. Просто мне повезло. Еще?
— Ну, если только в одну лузу.
Они уже были вместе. И хотя он практически ничего не помнил, Татьяна уже стала его женщиной. А если вдруг и не было ничего и она соврала, сегодня пощады не будет. Сегодня он точно сыграет в бильярд одного кия.
— В этом я тоже мастер, — шаловливо улыбнулась она.
И, взяв свой бокал, выпила до дна. Чащин повторил за ней. Сегодня он будет пить, но не напиваться.
Татьяна взяла треугольник, выставила шары.
— Ты же меня не боишься? — спросила она.
— Нет.
Виктор плеснул ей в бокал. Коньяк действовал на нее сильней, чем на него. После очередной пары бокалов прицел у нее помутнеет, рука размякнет, потяжелеет, и тогда он сможет одержать над ней верх…
— И себе, — сказала она, лукаво глянув на него.
Татьяна разгадала его хитрость и все равно выпила. Но вместе с ним. А потом вступила в игру.
Чащин понял, что проигрывает, когда его позвал Корнаков. И он только рад был выйти к нему. Как рад был бы услышать приятную новость. Но Корнаков смотрел на него уныло.
— Труп из болота вытащили, — вздохнул он. — Левый труп.
— А Пахомов где?
Корнаков только развел руками.
— Кайман где?
— Да там, на болоте…
— Там пусть и останется.
— В засаде?
Чащин полыхнул на Корнакова взглядом. И до хруста стиснул челюсти.
Пахомов уходил от него раз за разом, и что? А ничего! Кого за это наказали? Никого!.. Виктор одержим дьяволом, его душа — филиал ада, и как можно быть при этом таким мягким? Нельзя щадить виновных, это расхолаживает остальных, в итоге Пахомов до сих пор живой и на свободе.
Нет, нельзя быть мягкотелым. И масса покойников за душой — не повод тормозить репрессии против своих бездельников. Семь бед — один ответ.
