Постепенно, однако, количество информации перешло в качество. Сумбур начал уступать логике и в скором времени рассосался. Теории обрели стройность, а гипотезы стали логически укладываться в рамки этих теорий. В итоге, по прошествии пары месяцев, Антон знал о нелюдях столько же, сколько и остальные. У него не было больше сомнений. Картина, нарисованная коллегами, оказалась ясной и логически завершенной.
На письменном столе у Антона теперь лежала папка с копиями документов из графского архива. Были документы в папке сброшюрованы, каждый в отдельную книжицу. На титульных листах стояли даты, и самая ранняя относилась к 1729 году. На внутренних же листах были тексты: слева – точная копия исходного документа, справа – его адаптированный перевод, подписанный Муравьевым. Переводы оказались значительно объемней изначальных записей – граф скрупулезно комментировал каждую допускающую множественное толкование фразу. У части документов, однако, переводов не оказалось, вместо них стояла стандартная надпись: «Расшифровать не удалось». Всего документов в папке было около сотни, и Антон тщательно проштудировал каждый из тех, что поддавались прочтению. Тот, самый старый, от 1729 года, он даже заучил наизусть.
«Поутру пришел на подворье барское Гераська прозвищем Юродивый, каковой милостыню у людей просит у церквей разных и на базарах. Сей Гераська зело пьян был, и в рубище драное одет, и смердело от него зловонно. Тако на Москве оный Гераська людям ведом и вреда ему чинить не заведено, молодой барин Юрий Тихонович накормить щами его велел и в баню волочь. Однако ж Гераська тот ничего не пожелал, а говорил речи неразумные, и бранился скверно, и зело грозился, кабы есть у него, Гераськи, до барина дело. Речи те барин услыхамши, велел оного Гераську до себя отвести, только лишь поначалу водой окатить, дабы смрад унять. В покоях барских у них разговор был, и до самого вечеру барин из покоев не казался, и Гераська тот тако же. Ввечеру к барину в гости Семен, Антонов сын, пожаловал со товарищи, потому челяди велели иттить узнать, каково там. А как вошли, узрели тот же час, Гераська дух свой испустил, а барин Юрий Тихонович вроде как не в себе. Людей не признает, а на Семена Антонова, что друг ему с младости, стал браниться и дивные речи говорить, и гнать всех велел от себя. А там покуда за дохтуром посылали, молодой барин и вовсе пропал, ужо третий день пошел, как нет его.
Писано Петрушкой Селезневым, дьячком церкви мученика Святого Иоанна, что на Большой Якиманке, марта 7 года 1729 от Рождества Христова».
Под текстом были помещены четыре сноски, и стояла графская подпись понизу листа.
Титулярный камергер Тихон Лукич Муравьев (1684–1732);
Штабс-ротмистр Юрий Тихонович Муравьев (1704–1729) – его третий сын;
Нищий Герасим Юродивый – упоминаний не найдено;
Дьяк Петр Селезнев – упоминаний не найдено.
Николай Иванович Муравьев, 24 февраля 1778-го.
В последней из входящих в папку с документами брошюр исходного текста не оказалось. Вместо него содержался в документе пронумерованный список имен с проставленной против каждого датой. С первого взгляда Антон понял, что это список жертв. Открывал его под номером один Юрий Тихонович Муравьев, а завершала под номером сорок семь Анжела Ильинична Заяц. Непосредственно перед ней значилась Ольга Алексеевна Самарина. Два десятка имен приходились на последние тридцать лет, все эти имена были женскими, и часть их была Антону знакома.
Под номером двадцать восемь – Людмила Михайловна Муравьева, а под двадцать девятым – Наталья Ивановна Муравьева. За ними, после трех неизвестных французских имен – Леона-Франсуаза Лорнэ. Последующие имена в списке все были русскими. Под номером тридцать семь – Анастасия Яковлевна Енакиева, за ней – Берта Ильинична Голдина. Пять следующих имен вновь оказались Антону незнакомы, но затем, под номером сорок четыре, стояло: «Дарья Григорьевна Косарь», и между этим именем и Ольгиным значилась Тамара Олеговна Пегова.
Механизм захвата нелюдью новой оболочки объяснил Антону Сильвестрыч. Енакиев, как и Самарин, остался вдовцом с двумя детьми, только овдовел он пятнадцатью годами раньше Антона. Сейчас дети Сильвестрыча были уже взрослыми, оба работали где-то на Севере и к отцу выбирались раз в год, в отпуск.
Однажды Енакиев позвонил Антону домой и после короткого разговора ни о чем неожиданно пригласил в гости.
– Приезжай на выходные, – предложил Сильвестрыч. – Поболтаем, поудим рыбку, накатим грамм по двести.
– Спасибо, – поблагодарил Антон, – но обычно выходные я провожу с детьми. Они пока живут у Олиных родителей, так я хоть по субботам и воскресеньям стараюсь с ними видеться.
– А ты с детьми приезжай, удочек на всех хватит. Дом у меня свой, погуляете, переночуете, а в воскресенье рванем спозаранку на Финский залив. Сейчас самый сезон для подледного лова.
В субботу утром Енакиев встретил гостей на перроне пригородной электрички, усадил в старенькую «девятку» и повез к себе.
Двумястами граммами не обошлось. Вволю набегавшихся на морозе детей уложили спать и завели на кухне неторопливый полночный мужской разговор.
– Понимаешь, я в загранку ходил, – говорил Сильвестрыч, очищая картошку, сваренную в мундире, и посыпая ее солью. – Матросом на сухогрузе. Возвращались мы тогда из Японии, три недели плавания всего и осталось. А тут вызывает меня старпом и говорит: «Крепись, мол, Артюха. Радиограмму мы только что приняли – жена твоя пять дней назад из дома исчезла и до сих пор не вернулась. Дети у соседей пока».
– Понятно, – протянул Антон. – И ты что?
– Да что я… Капитаном у нас замечательный мужик был, я не первый год с ним в море ходил. В общем, выпросил он у военных вертолет, меня прямо с палубы сняли и – на берег. Там на «уазике» до аэропорта и самолетом в Питер. Прилетел – сразу в милицию, они руками разводят. Видели, мол, Тасю вместе с какой-то теткой. Тетка то ли на катере, то ли на моторке приплыла, ее работяги, что на причале вкалывали, опознали. А Тася как раз неподалеку от причала работала – директором кооперативной лавки. Туда эта тетка и сунулась, в лавку, ее потом опознали покупатели. И все, с концами. Тело теткино через несколько дней всплыло. А про Тасю – ни слуху ни духу, словно в воду канула. Нашли ее месяцем позже, в Питере. Ты у Фимы Голдина был?
– Заходил пару раз.
– Вот там Тасю и нашли, в квартире, где Фима с матерью жил. В общем, все, как обычно, – Сильвестрыч криво усмехнулся. – Хорошенький обычай, а? Давай-ка еще по граммульке.
– И что дальше? – осушив рюмку и закусив картофелиной, спросил Антон. – Как ты на графа вышел?
– Он сам на меня вышел. Через Фиму. Тот тогда школу как раз оканчивал, а тут мать исчезла. Неделей позже и ее нашли – эта тварь тогда металась, помнишь, граф говорил? Оболочки меняла, сволочь. Вот и наменялась. В общем, обнаружили тело Берты Голдиной около Витебского вокзала, в зоне отчуждения железной дороги. На этом след у графа оборвался тогда – кто у того вокзала исчез, узнать не удалось. Вот он и стал обратно цепочку разматывать.
