К вечеру второго дня после ухода Итх призрачная надежда на ее возвращение покинула Гйол. К этому времени у Итх не хватило бы сил сменить тело, даже если бы ей и удалось найти подходящее. Наутро Гйол доела остатки хлеба и вяленого мяса. На этом еда в доме закончилась.
Йолна оделась, как учил ее хранитель Гойтре: обмотала нижнюю часть лица смоченной в уксусе тряпицей и, чтобы не привлекать внимания, влезла в бесформенное мешковатое платье. Она взяла с собой часть оставшихся в доме денег и, поколебавшись, надела на шею золотую цепь с медальоном, которую прежде носила Итх.
Быть может, это принесет мне счастье, подумала йолна и тут же устыдилась: только людям пристало верить в силу глупых амулетов. Тем не менее медальон она снимать не стала.
Выйдя из дома, Гйол неторопливо двинулась по пустынным улицам. Вокруг было тихо, не доносилось ни людских голосов, ни звука шагов, словно город уже вымер полностью. Оставшиеся в живых старались не выходить из домов без крайней надобности. Не слыхать было и привычного Гйол с детства колокольного звона. В первое время после прихода чумы звон, казалось, не прекращался, затем пошел на убыль, а потом и вовсе утих, запрещенный городским указом.
Неподалеку от Гйол внезапно распахнулась входная дверь, и на улицу вышла женщина. Йолна узнала ее: это была Мадонна Парини, жена небогатого аптекаря, лишь недавно переехавшего во Флоренцию. Женщина огляделась по сторонам и, увидев Гйол, на мгновение замерла. Затем она схватилась за еще не успевшую захлопнуться дверь и торопливо скрылась за ней. Что ж, флорентийка была права: в такое время лучше ни к кому не приближаться и никому не позволять приближаться к себе.
Случайно подняв взгляд, Гйол вздрогнула от неожиданности: навалившись на подоконник, мертвыми глазами на нее смотрел труп. Видимо, родные оставили человека, едва тот заболел. Несчастный сумел добраться до окна и сидел там, умоляя прохожих о помощи, пока не умер, ослабленный жаждой и голодом и неспособный сопротивляться болезни.
Йолна брезгливо поморщилась. Люди! Ничем не лучше крыс, живущих в трущобах и подворотнях.
Большинство лавок закрылось, и Гйол пришлось зайти гораздо дальше, чем всего несколько дней назад. При этом воспоминании на глаза навернулись слезы: в тот раз вместе с нею была Итх. Остальные уже ушли, сгинули где-то на узких улицах Флоренции и, видимо, были похоронены в общей могиле за городом, если похоронены вообще. Но Итх тогда шагала рядом, крепко держа за руку, подбадривая, находя в себе силы для утешения. Гйол порадовалась, что никто не видит, как бегут у нее по щекам слезы. Впрочем, смотреть было некому, да и вряд ли сегодня во Флоренции кого-то можно было удивить слезами. Йолна свернула на узкую боковую улочку и продолжала идти, то и дело минуя лежащие прямо у порогов тела умерших. Большинство флорентийцев уже давно перестали звать могильщиков и попросту выносили своих покойников за двери. Раз в день за полученную от города плату могильщики обходили улицы и собирали лежащие на них тела. Они даже не беспокоились тем, чтобы относить к церкви каждого покойника по отдельности, а грудой наваливали на носилки одного за другим.
Повернув в очередной раз за угол, йолна вздрогнула, остановилась и принялась удивленно осматриваться: откуда-то явственно слышались звуки музыки, время от времени прерываемые взрывами хохота. Между тем улица казалась такой же пустынной, как и другие. Наконец, Гйол подняла голову и в распахнутых окнах палаццо, принадлежащего семье Донатти, увидела необычное для последних месяцев зрелище – множество смеющихся лиц и нарядных платьев. Музыка, несомненно, доносилась оттуда.
– Эй, девица! – крикнул кто-то из окна, обратив внимание на стоящую без движения Гйол. – Если ты молода и хороша собой – поднимайся сюда. Проведем оставшиеся нам дни в веселье!
Гйол, стряхнув оцепенение, заторопилась дальше. Вслед донесся взрыв хохота, но преследовать ее не стали.
Открытую лавку удалось найти лишь у моста Святой Троицы. Гйол потратила все, что у нее было. Она постаралась выбрать такие продукты, что не слишком быстро портятся: вяленое мясо и хлеб, который сушили на солнце, нарезав ломтями. Купить яйца или сахар было невозможно. То же относилось и к фруктам: большинство из них городской указ запрещал ввозить во Флоренцию, в том числе все плоды с косточкой внутри. Почему именно их посчитали угрозой для жизни, Гйол представить себе не могла.
Обратный путь йолна проделала быстрым шагом, не поднимая глаз и стараясь держаться в тени, отбрасываемой стенами домов. Добравшись с покупками в руках до дома, она резко остановилась. Дверь была полуоткрыта, и изнутри доносились громкие голоса. «Воры! – пришла первая и самая естественная мысль. – Надо немедленно бежать!» Гйол попятилась, но вновь остановилась и замерла. Ведь может быть… Великая Судьба, может быть, это вернулся кто-то из семьи. Отбросив страх, Гйол ринулась вперед и влетела в дом.
– Смотри, кто к нам пришел, – раздался разбитной мужской голос.
Йолна повернулась вправо и в полумраке разглядела невысокого рыжеватого молодчика, откровенно на нее пялящегося.
– Надо же, – послышался голос с другой стороны. Гйол затравленно обернулась уже влево и увидела второго мародера, такого же низкорослого, как и первый, но с темными волосами. – А я думал, тут уже все передохли, – продолжил тот, ухмыляясь.
– Наша красотка ходила за едой, – пояснил первый, бесцеремонно вырвав сверток с провизией из рук Гйол. Это вывело ее из ступора.
– Кто вы такие? – громко спросила йолна.
Незваные гости рассмеялись.
– Какая разница, детка? Все мы сегодня – герцоги, завтра – трупы, – сказал тот, что стоял справа.
– Уходите! – сердито крикнула Гйол. – Это мой дом!
– Ну так позови стражу, детка!
Смех стал еще громче, и, хотя злобы в нем Гйол не услышала, ей стало отчаянно страшно. Наглецы были правы: стражники, которых до сих пор не убила болезнь, ни за какие деньги не пришли бы в зачумленный дом.
– Не надо быть такой сердитой, – подхватил черноволосый молодчик, подступая ближе. – Все мы не сегодня-завтра достанемся червям, так давай хоть проведем время с пользой.
Он обхватил Гйол правой рукой, привлекая к себе. Гйол закричала, рванулась, но мародер, смеясь, облапил ее и другой рукой. Сзади вплотную приблизился рыжий.
– Ну что ты кричишь, глупышка? – сказал черноволосый, не переставая смеяться. – Разве я делаю тебе больно?
– Да! – сквозь слезы выкрикнула Гйол. – Больно!
– Нехорошо лгать, – упрекнул сзади рыжий. – Не ломайся, красотка, вот увидишь, тебе понравится, – он рванул на Гйол платье.
В следующее мгновение руки, державшие Гйол, неожиданно разжались, и горожанин, не сводя глаз с ее лица, начал отступать назад, к двери.
– Больно, говоришь? – переспросил он дрогнувшим голосом. – А где тебе больно?
Гйол поняла, что удивило вора, заставив отступить, – полосы ткани, которыми йолна замотала утром лицо.
