Йиргем покачал головой:
– Я поел, пока ожидал открытия городских ворот возле Порта Прата.
– Ты пришел из Пистойи?
Дорога, ведущая из Флоренции в Пистойю, начиналась у ворот Порта Прата. Именно в Пистойю Гйол собиралась направиться, покинув город: ей случалось вместе с Тейре навещать живущих там сородичей.
– Я прошел через Пистойю по дороге сюда, – кивнул Йиргем. – Я надеялся повстречать живущих там йолнов, но опоздал: чума уже забрала их жизни. Как обстоят дела во Флоренции?
– Я осталась одна, – просто ответила Гйол.
Йиргем опустил голову.
– Скажи, – спросил он, выдержав паузу, – действительно ли жил во Флоренции йолн по имени Йгерн?
– Йолн с таким именем жил в нашем доме, – ответила Гйол. – Он был из рожденных в Египте во времена фараонов, а во Флоренцию пришел из Тулузы больше сорока лет назад. Ты знал его?
Йиргем вздохнул и сказал, все еще не поднимая головы:
– Йгерн был одним из моих рельо́ в моей самой первой отдельной семье.
Гйол тоже опустила голову. Теперь этот йолн уже не был незнакомцем: их роднило общее горе.
– Йгерн был моим найи́, – печально проговорила она. – Он учил меня ездить верхом и владеть оружием.
– Он всегда был одним из лучших, – ответил Йиргем.
– Проходи, – спохватилась Гйол – йолн все еще стоял на пороге, – ты, должно быть, устал, отдохни с дороги.
Йиргем кивнул и мимо Гйол прошел в большую комнату на первом этаже. Его взгляд сразу упал на лежащий посреди комнаты узел, приготовленный Гйол вчера вечером.
– Ты собиралась уходить? – спросил он.
– Да. Я думала идти в Пистойю, но теперь…
Йиргем понимающе кивнул.
– Что мне делать, найи́? – вырвалось у Гйол. – Что мне теперь делать?
Йиргем повернулся к ней, и в глазах его йолна прочла безмерное сочувствие.
– Сколько тебе лет, Гйол? – спросил он.
– Пятнадцать, найи́ Йиргем. Пятнадцать, – зачем-то повторила она.
– Так мало… Ты еще не меняла тело?
– Нет, найи́. Мне кажется… я чувствую, что скоро уже могла бы, но…
– Но сейчас это слишком рискованно, – закончил за нее Йиргем. – Может, это и к лучшему. Иные хранители считали, что тело, в котором йолн рожден, сильнее и выносливее взятых у людей. Я склонен верить им. Быть может, именно поэтому ты и не заболела, единственная из всей семьи.
– Что же мне делать? – повторила Гйол. – Мне страшно оставаться в городе. Я думала… если не Пистойя, то можно было бы уйти вверх по течению Арно, подняться на Фьезольские холмы…
Йиргем вздохнул.
– Ты права, из Флоренции действительно нужно уходить. Я бы и сам не пришел сюда, не будь у меня надежды встретить здесь Йгерна. Но оставим это, – торопливо добавил он. – Я шел всю ночь, и мое тело нуждается в отдыхе. Если ты не возражаешь, я бы отложил наш уход до завтра…
Они покинули город следующим утром. Вплоть до самого ухода Йиргем проспал, стараясь набраться сил для предстоящей дороги. Теперь он размеренно шагал по траве вдоль реки, в это время года, как обычно, обмелевшей и ставшей не шире ручья. Они с Гйол решили избегать дорог, на которых можно было встретить людей, – сейчас любая встреча предвещала опасность. В котомке Йиргема лежал надежный нож, взятый в доме у Гйол, и найденная там же тетива. Охотничий лук Йиргем собирался смастерить сам.
Чем дальше они отходили от города, тем спокойнее становилось у Гйол на душе. С тех пор, как она распахнула дверь на стук Йиргема, йолна ни разу не заплакала. Хотя тоска о потерянной семье по-прежнему жила в ее душе, но теперь, рядом с новым найи́, Гйол было гораздо легче нести этот груз.
«Самое страшное наказание для йолна, – подумала она, – это одиночество».
Следующую ночь они провели, разведя костер в лесу неподалеку от берега. Йиргем подвесил над огнем небольшой котелок с набранной в Арно водой и дал ей закипеть.
– Ты действительно думаешь, что это поможет? – спросила Гйол.
– Не повредит, – пожал плечами Йиргем. – Ведь и люди стараются, когда могут, не пить воду из городских рек – пьют пиво или разбавленное вино, каким бы отвратительным оно ни было. Они просто не знают, что воду можно вскипятить, чтобы уменьшить опасность.
– А почему так, найи́?
– Я не знаю. Некоторые из наших алхимиков считают, что при кипячении вода меняет свойства. Другие говорят, что в воде живут невидимые глазу существа, которые вредны человеческому телу, и что при кипячении они погибают. Но алхимиков среди нас остается все меньше, открыто заниматься алхимией сейчас очень опасно, да и вообще нас становится мало, слишком мало. А те, кто занимались науками, всегда достигали большего вместе, нежели поодиночке.
– Йиргем, – вдруг спросила Гйол, – как ты думаешь, люди все умрут от чумы? Никого не останется?
Йиргем вскинул голову и с удивлением посмотрел на сидящую рядом йолну.
– Ну что ты, тайи́, – сказал он мягко. – Несомненно, множество людей умрет… но оставшимся это будет лишь на пользу. Так бывало всегда. Лет восемьсот назад, если мне не изменяет память, – Йиргем сделал небольшую паузу, вспоминая, – да, как раз восемьсот лет, в середине шестого века по счету христиан, подобная болезнь уже побывала в Европе и в Азии. В тот раз она особенно свирепствовала в Византии. Кто знает, быть может, природа заботится о том, чтобы людей не плодилось слишком много. Возможно, ты обратила внимание… впрочем, извини, я забыл, как ты еще молода. Я хотел лишь сказать, что за последние сто лет стало холоднее, из-за этого страдают урожаи, не так быстро, чтобы люди сразу заметили, но все же ощутимо для наблюдательного глаза. Земле становится тяжелее прокормить такое количество людей.
– Природа заботится о них, – с горечью прошептала Гйол, – а о нас?
– Не жалуйся, – возразил Йиргем, – разве не дано тебе природой гораздо больше, чем любому из людей?
– О да! Но почему же природа позволяет им убивать нас? Почему с каждым годом их становится все больше, а нас – все меньше?
– На это, – печально произнес Йиргем, – у меня нет ответа. Все стало происходить слишком быстро… Мои найи́, помнится, говорили, что когда-то йолны могли прожить сотни, если не тысячи, лет, не потеряв ни одного сородича. Даже когда я родился и уже сменил несколько тел, смерть йолна была редким событием, казалось – небывалым. В первые две тысячи лет своей жизни я потерял лишь троих рельо́. Затем… – Йиргем запнулся, и Гйол увидела слезы на его глазах. – Затем я потерял свою о́лни, – продолжил он, совладав с голосом. – И тех, кому она и я дали жизнь вместе. С тех пор я стал замечать, что йолны погибают все чаще и чаще. А в последние триста лет события и вовсе понеслись вскачь. Будь это во времена моей молодости, я обратился бы к своим найи́ с просьбой собрать совет старших, как бывало, когда надвигалась беда. Но сейчас, боюсь, было бы слишком опасно, соберись много йолнов вместе. Быть может, дело в том, что люди стали чересчур хитры. Они выучились читать и писать и стали передавать знания из поколения в поколение. Один человек по сравнению с йолном – не более чем бабочка-однодневка, но если за его спиной стоит опыт предков… Нет, он, конечно, все равно останется лишь человеком, но этот опыт делает его и сильнее, и хитрее, и изворотливее. Нам еще повезло, что большинство из них либо слишком глупы, чтобы научиться читать, либо слишком заняты, стараясь выжить. Ведь и их жизнь нелегка. Хотя должен предупредить тебя, Гйол: среди людей бывают исключения. Изредка попадаются люди не просто хитрые, но и умные, способные мыслить и делать выводы. Именно от них следует ждать беды.
