Человеку, который не способен справиться с тягой к выпивке, доверять нельзя. Это признак более глубокой слабости. Тобиас поставил бы доллар против мелочи на то, что Проктор вернулся из Ирака наипервейшим кандидатом на посещение психотерапевта в связи с ПТСР, или как это тогда называлось. Но вместо этого он укрылся в заброшенном мотеле на краю леса и попытался сразиться со своими демонами в одиночку, помогая себе только бутылкой и едой в пакетах с обозначенным временем приготовления.
Тобиас и мысли не допускал, что может страдать от посттравматического стресса. Да, у него были проблемы: не всегда получалось расслабиться, и ему все еще приходилось напрягаться, чтобы не вздрагивать, когда взрывается фейерверк или «стреляет» двигатель. Да, бывали дни, когда не хотелось вылезать из постели, и ночи, когда не хотелось ложиться, не хотелось закрывать глаза из страха перед тем, что может прийти во сне. И это было еще до кошмаров. Но посттравматический стресс? Нет. Ну, по крайней мере, не в острой форме. Ты не накачиваешься наркотой до такой степени, что она бьет из всех пор как обесцвеченный пот, не начинаешь вдруг плакать без причины; не поднимаешь руку на свою женщину только за то, что она пережарила бекон или пролила пиво.
С тобой ведь не так.
Однако уже близко. И ты ведь уже поднял руку, так?
Тобиас оглянулся – где-то рядом, в кабине, прозвучал странно знакомый голос. Руль дернулся, сердце дрогнуло и замерло на мгновение от страха, прежде чем он вывернул, – еще немного, и фура загрохотала бы вниз по склону и перевернулась, а его жизнь оборвалась бы здесь, в ловушке кабины, когда уже почти виден старый мотель.
Нет, еще нет.
Откуда же был голос? И тут он вспомнил: склад с потрескавшимися стенами и протекающей крышей – результат обстрела и строительных недоделок; мужчина – кучка окровавленного тряпья и тускнеющие глаза. Тобиас стоял над ним с «М4» в руках, все еще целясь в голову врага, как будто эта разорванная свинцом тряпичная кукла могла представлять собой какую-то угрозу.
– Возьми… возьми все… оно твое… – Заляпанные кровью пальцы указали на коробки, ящики и статуи, которыми был заполнен склад. Удивительно, как он еще мог говорить, получив четыре или пять пуль. Он даже махнул рукой в свете фонарика, как будто мог распоряжаться всем этим, отдать или оставить себе.
– Спасибо. – Слово благодарности прозвучало усмешкой. Тобиас услышал сарказм в собственном голосе, и ему стало стыдно перед умирающим. Он ненавидел его, ненавидел их всех – террористов, хаджи, суннитов и шиитов, чужаков и иракцев. Для него они все были одинаковы. И не важно, как они себя называли, «Аль-Каидой» или какими-то другими дурацкими словами, выбранными наугад – как выбирают из коробки магнитные слова, чтобы приклеить на холодильник, – и слепленными в дурацкие фразы: Победоносные мученики бригады джихада или Смертоносный фронт имамского сопротивления – все взаимозаменяемое, все похожее. Хаджи. Террорист.
И все же есть в таких моментах некая интимная близость к смерти, соблазн отдаться ей и принять ее, и он нарушил протокол, отозвавшись как самоуверенный мальчишка, а не мужчина.
Хаджи улыбнулся; сквозь кровь, заполнившую рот и запачкавшую зубы, проступило что-то белое.
– Не благодари меня, – прохрипел он. – Пока…
Пока… Именно этот голос он слышал, голос мужчины, которого уже ждала в раю сотня девственниц, голос человека, защищавшего то, что хранилось на том складе.
Защищавшего, да, но недостаточно упорно. Дэмиен так и сказал ему: да, они дрались, но без должной стойкости.
Почему?
Впереди слева показался мотель. При одном лишь взгляде на заколоченные окна Тобиас невольно вздрогнул. Жутковатое местечко, аж мурашки по спине. Неудивительно, что Проктор стал тем, кем стал; один как перст, только лес позади и это проклятое наследство, эта дыра впереди. Смотришь на опустевшие комнаты и представляешь невидимых, нежеланных гостей, бесшумно бродящих за стенами, тех, кому по вкусу сырость, плесень и обвивший кровати плющ; гостей, уже затронутых распадом, зловещие тени, сплетенные на усыпанных листьями кроватях, увядшие тела, движущиеся ритмично, бесстрастно, отстраненно… с рогами на голове…
Тобиас на мгновение зажмурился. Какие яркие, какие четкие образы. Как те, что являлись в кошмарах, только те были тенями, таящимися существами. Здесь они обрели форму.
И, господи, у них были рога.
Шок, решил он, отложенная реакция на все, что выпало ему прошлой ночью. Тобиас остановился так, чтобы его было видно из мотеля, и стал ждать Проктора. Но Проктор не выходил. Его грузовик стоял справа от дома. В другой ситуации Тобиас посигналил бы и разбудил старого прощелыгу, но сейчас оповещать о своем прибытии весь лес было бы некстати, тем более что у Проктора был сосед, который мог не устоять перед искушением и явиться взглянуть, из-за чего шум.
Тобиас заглушил мотор и спустился из кабины. Раны под повязками не подсыхали, и единственным утешением за боль и унижение была надежда на то, что скорая расплата не заставит себя ждать. Эти «мокрые спины»
[26] не на тех напали.
Он подошел к дому и позвал Проктора через дверь. Никто не отозвался.
– Эй, Гарольд! – Тобиас постучал в дверь. – Проснись! Это я, Джоэл.
И только тогда он попробовал открыть дверь. Осторожно. Медленно. Проктор имел привычку спать с оружием под рукой, и Тобиасу совсем не улыбалось получить пару пуль от неожиданно очнувшегося пьянчуги, который вполне мог принять его за чужака.
Пусто. Это было ясно, несмотря на полумрак, царивший в комнате с двумя непарными задернутыми занавесками. Он щелкнул выключателем – неубранная постель, разбитый телевизор, разбитый телефон, в углу – переполненная корзина с бельем. И запах запустения, жилища опустившегося человека. Справа – совмещенная с гостиной кухня. Тобиас заглянул туда и выругался. Сорвался, говнюк.
Остававшиеся ящики и коробки, те, что должны были находиться в номерах 11, 12, 14 и 15, лежали здесь, штабелями до потолка. Любой, кто просто сунул бы нос в обитель Проктора, понял бы, что здесь происходит. Вместо того чтобы подождать Тобиаса и передать груз ему, свихнувшийся идиот перетащил все сам. И даже не потрудился накрыть чем-нибудь ящики. Из одного выглядывало каменное женское лицо; в другом лежали печати, драгоценные камни на которых блеснули, когда Тобиас подошел ближе.
Но и это было еще не все. На кухонном столе без упаковки, совершенно открыто, стоял золотой ларец – примерно два фута в длину, два в ширину и фут глубиной – с незамысловатой крышкой, украшенной лишь концентрическими кругами, расходящимися от небольшого шипа. По его краям шли надписи на арабском, а на боковых сторонах были представлены сцены с переплетенными телами: скрюченные, вытянутые фигуры с торчащими рогами.
