Вот что делает стресс. Он превращает тебя в больного физически и душевно. А если стрессовые ситуации повторяются изо дня в день, а промежутки между ними заполнены часами скуки, игрой в карты, едой, сном или сочинением короткого письма домой, в котором ты сообщаешь родным и близким, что пока еще жив, но конца не видно, потому что вас снова задержали, вот тогда нейроны летят к чертям, и мозг начинает монтировать схему заново, меняя режим работы. Отростки нервных клеток в гиппокампе, имеющие отношение к обучаемости и долгосрочной памяти, начинают разрушаться. Изменяется работа мозжечковой миндалины, отвечающей за социальное поведение и эмоциональную память. Также происходят изменения в префронтальной коре, которая отвечает за чувства страха и сожаления и дает нам возможность различать реальное и нереальное. Подобная изношенность и изменения наблюдаются у шизофреников, социопатов, наркоманов и заключенных, отбывающих длительный срок. Ты превращаешься в отбросы, и это не твоя вина, потому что ничего плохого ты не сделал. Ты просто исполнял свой долг.
Во времена Гражданской войны это называли кардионеврозом. Для солдат Первой мировой придумали нервное истощение, для тех, кто воевал во Второй мировой – боевую психотравму, или военный невроз. Потом это стало вьетнамским синдромом, а сейчас – боевым посттравматическим стрессом. Интересно, было ли какое-то определение у римлян и греков. Вернувшись домой, он прочитал «Илиаду», отчасти потому, что хотел понять войну через литературу. В горе Ахиллеса по павшему другу Патроклу и в прорвашемся в связи с этим гневе он видел собственное горе по погибшим товарищам и прежде всего по Дэмиену.
Они уходят, а ты остаешься один в таком состоянии. Эмоции больше не контролируются. Ты сам себя не контролируешь. Ты – депрессивный параноик, отрезанный от тех, кто тебе дорог. Ты как будто все еще на войне. По ночам воюешь с простынями. Отдаляешься от любимых, и они уходят от тебя.
И может быть – только может быть, – ты начинаешь верить в призраков, в демонов, говорящих с тобой из ларцов, и если невозможно дать им то, чего они требуют, если ты не в состоянии удовлетворить их желания, они наказывают за это и обращают тебя против тебя же самого.
И может быть – только может быть, – это саморазрушение принесет облегчение.
Глава 18
Ирод прибыл в Портленд поездом в 11.30 с черным кожаным саквояжем, старым, но еще целым, что свидетельствовало о качестве производства. Он не питал отвращения к самолетам и редко возил с собой что-то, что могло бы вызвать проблемы во время проверки багажа при посадке, но предпочитал ездить поездом. Это напоминало ему эпоху более цивилизованную, когда жизнь шла медленнее, и у людей было больше времени на приятные мелочи. Кроме того, при его болезненном состоянии поездка за рулем на большое расстояние не только становилась неудобством и тяжким бременем, но и несла в себе потенциальную опасность, поскольку принимаемые для облегчения боли лекарства вызывали сонливость. К несчастью, теперь эта проблема отошла на второй план: он уменьшил дозу, чтобы сохранять ясность мысли, и, как следствие, боль усилилась. В поезде можно встать и пройтись по вагону, посидеть в ресторане со стаканчиком, отвлечься от страданий. На Пенсильванском железнодорожном вокзале он сел в тихий вагон и, когда поезд вырвался из-под земли навстречу рассеянному в тумане солнечному свету, встретил утро довольной улыбкой. Рот его прикрывала синяя хирургическая маска, привлекшая лишь пару взглядов у проходивших мимо пассажиров.
Присутствие Капитана он ощутил сразу после того, как Манхэттен скрылся из виду. Капитан сидел через проход, и Ирод видел только его отражение в оконном стекле, да и то частично – расплывчатое пятно, движущаяся фигура, захваченная объективом, когда все вокруг замерло. Ироду было легче смотреть на отражение, чем непосредственно на него.
Капитан вырядился клоуном. Про него можно говорить всякое, подумал Ирод, но к старым, проверенным вещам он питал определенную слабость. Пиджак в красную и белую полоску и маленький котелок, из-под которого торчали рыжие растрепанные космы парика. В искусственных волосах запуталась паутина, и Ироду даже показалось, что в них, если присмотреться, можно обнаружить ползающих пауков. Руки лежали на подлокотниках, почти полностью скрытые засаленными белыми перчатками, и лишь острые, с черной полоской грязи ногти виднелись сквозь порванную материю на пальцах. Указательный палец правой руки ритмично постукивал по подлокотнику, медленно поднимаясь и опускаясь, как некое заведенное механическое устройство. Лицо Капитана было раскрашено белым, большой красный рот неодобрительно кривился. На щеках темнели пятна пудры, пустые глазницы густо подведены черной тушью. Капитан смотрел прямо перед собой, и только палец нарушал картину полной неподвижности.
Вагон был полон, но место Капитана оставалось пустым, как и соседнее с Иродом, как будто аура Капитана распространялась через проход. Сидевшая у окна, рядом с Капитаном, старушка чем дальше, тем явственнее выражала беспокойство. Ерзала. Старалась положить руку на общий подлокотник, но убирала ее через несколько секунд и потирала. Время от времени она морщила нос и даже кривилась от отвращения. Потом она принялась расчесывать волосы, и Ирод, наблюдая ее отражение, заметил, что несколько пауков Капитана перебрались на ее седые пряди. В конце концов она схватила пальто и сумочку и ушла в соседний вагон. На каждой станции в вагон заходили новые пассажиры, и некоторые из них останавливались возле двух пустых сидений, однако некий первобытный инстинкт гнал их дальше.
И все это время Капитан продолжал постукивать пальцем. Та-та-та…
Ирод сошел с поезда на новом железнодорожном вокзале в Портленде. Он еще помнил старый Юнион-стейшн, куда приходили поезда из Бостона. В последний раз он был там… когда? В 1964-м? Да, определенно в 1964-м. В памяти сохранилась картинка: большой серебристый вагон с переплетенными буквами B и M. Тот факт, что между Бостоном и Мэном снова ходит поезд, приятно его порадовал, хотя это и означало пересадку.
В аэропорт, где его ждал заказанный автомобиль, он приехал на такси. Здесь, как и при покупке билета на поезд, Ирод воспользовался вымышленным именем. Теперь он путешествовал как Учелло. Ирод всегда брал имя какого-нибудь художника эпохи Возрождения. Его водительские права и паспорта были выписаны на Дюрера, Брейгеля и Беллини, но особенную слабость он питал к Учелло, одному из первых живописцев, применивших в своем творчестве перспективу. Ему нравилось считать себя человеком, понимающим перспективу.
Капитана рядом не было. Капитан был… где-то еще. Добравшись до Портленда, он нашел бар некоего Джимми Джуэла, припарковался возле здания напротив, положил в карман пальто пистолет и отправился на другую сторону пристани. Бар был, похоже, закрыт, и никаких признаков жизни внутри не обнаруживалось. Ирод смотрел в окно, когда в стекле отразилась яркая фигура Капитана. Постояв секунду с застывшей на лице нарисованной гримасой, Капитан повернулся и прошел к задней стороне бара. Следуя за ним, Ирод как будто смотрел фильм в замедленном режиме. У задней двери он опустился на колено. Потрогал пятна крови, посмотрел на дверь, понимающе кивнул и отвернулся.
