А ещё через год в полк прибыл с проверкой сам наместник. Кто-то настрочил на Бакланова донос. Его обвиняли в самочинстве и крутом характере, в злоумышленном расточительстве полковых средств.
Почти неделю прибывшие с Воронцовым в полк генералы и офицеры дотошно проверяли дела в полку, расспрашивали, сравнивали, копались в документах. Всех потом заслушивал сам Воронцов.
Наконец были собраны все офицеры полка и прибывшие чины.
— Хороший полк, господа, — заключил наместник. — Я доволен результатами осмотра. И люди выглядят молодцами, и кони ухожены, а о выучке казаков и говорить нечего.
— Приходится сожалеть, что нынешней осенью подполковник Бакланов от нас уходит, — произнёс генерал Нестеров. — Сменяется, отбыв свой срок.
— Разве двадцатый полк уходит?
— Совершенно верно.
— Ну что ж, закон есть закон. Его нужно строго блюсти. А вот командира, этого богатыря, не стоило бы отпускать. Вы как, полковник, согласны по моей просьбе продлить службу на Кавказе?
— Я подполковник, ваша светлость, — осмелился поправить князя Бакланов.
Воронцов усмехнулся:
— Запомните: наместник не может ошибаться не только в людях, но и в чинах. С сего часа вы — полковник. — Он обернулся к генералу. — Отпишите мою просьбу об оставлении Бакланова на Кавказе сверх срока.
Вместе с официальным запросом из Тифлиса ушло в столицу и личное письмо Воронцова военному министру Чернышову. Он писал: «Передайте, дорогой князь, государю, что я умоляю его оставить нам Бакланова. Этот человек дорог нам за свою замечательную храбрость, за свой сведущий ум, за военные способности, за знание мест, где он служит, за страх, который он внушил неприятелю. Не сегодня завтра вспыхнет война с Турцией. Нам не хватает отличных командиров. И нельзя таковыми бросаться!»
Вскоре пришёл положительный ответ.
На плацу были выстроены лицом к лицу два полка: старый, убывающий на Дон, и прибывший оттуда на смену новый — 17-й. Он поступил под командование Бакланова. Последняя минута прощания с тем недалёким прошлым, которое навечно оставило в памяти каждого отметину горячих схваток, боевых походов, лишений и невзгод.
Яков Петрович медленно объехал сотни, простился почти с каждым казаком, называя его не только по фамилии, но и по имени. Со многими он побывал плечом к плечу в нелёгких переделках, делил хлеб. А такое не только помнится, но и сближает, роднит.
Прибывший с 17-м полком подполковник Куропятов нетерпеливо поглядывал на часы.
— Дозвольте мне, подполковник, в последний раз скомандовать боевым товарищам, — попросил Бакланов.
Куропятов разрешил.
— По-олк, в походную коло-онну-у, ма-арш-ш!
Яков Петрович выехал в голову строя 20-го полка и повёл его за собой в последний раз.
Вскоре был бой, в котором вражеский стрелок угодил Бакланову пулей в левое плечо.
— Ваше благородие, вы ранены! — заметил ординарец Долгов.
— За полем наблюдай! — ответил командир, пытаясь скрыть от всех рану.
Когда кончился бой, Яков Петрович слез с коня.
— Зови фершала.
Пуля перебила ключицу и, разворотив тело, вышла на спине.
— Как же вы терпели столько времени? — отчитывал полковника фельдшер. — Нельзя ж так, ваше благородие, — и прописал ему покой.
Но на шестой день Якова Петровича подняла с постели стрельба и крики часовых. Он выскочил на крыльцо.
— Долгов, коня!
Кони стояли неподалёку от крыльца, у коновязи, как всегда, в полной готовности.
— Ваше благородие, вы хотя бы бурку взяли! — выбежал за ним Долгов.
Едва всадники вылетели из ворот укрепления, как на них обрушился град пуль.
Из леса вынеслась конная лавина. Её численность превышала казачью. В следующий миг противники схлестнулись.
Бакланов был в гуще схватки. Он действовал одной рукой, вторая, повреждённая, удерживала коня. Неприятельские всадники пытались подступиться к нему, а сами едва увёртывались от его ударов.
— Баклю!.. Баклю-даджал! — слышались голоса во вражеских рядах: они узнали Бакланова, прозванного ими дьяволом.
Рядом с командиром, прикрывая его с боков и тыла, дрались урядник Скопин, ординарец Долгов и другие казаки. Джигиты кружили вокруг, будто осы налетали то слева, то справа, пытаясь вломиться в тесный строй, расколоть его.
— Баклю!.. Даджал!..
Из ворот укрепления вырвалась вторая сотня, in ней третья. Увидев их, джигиты повернули коней и с гиком помчались прочь.
— A-а, утекаете! — грозил саблей распалённый боем Бакланов. На левом плече его нательной рубахи расплылось алое пятно.
Вдруг находившийся рядом с полковником Долгов направил своего коня прямо на него, едва не сбросив с седла. Тут же прогремел выстрел. Долгов начал валиться.
Через четверть часа его не стало.
После похорон к Бакланову подошёл казак Вязников.
— Дозвольте быть при вас вместо Долгова. Я ведь его станичник... Живота своего не пожалею...
Было это 18 января 1873 года.
На средства, собранные по всероссийской подписке, на могиле генерала Бакланова поставили памятник. Архитектор Набоков изобразил обломок гранитной скалы с наброшенной на неё буркой, папахой и прочими воинскими атрибутами. На скале высечены названия мест схваток, в которых участвовал легендарный атаман: Браилов и Шумла, Камчик и Бургас, укрепления Вознесенское и Урус-Мартан, крепости Грозная и Карс.
В канун столетнего юбилея Отечественной войны 1812 года останки Я.П. Бакланова доставили в Новочеркасск и похоронили в соборе рядом с прахом генерала от кавалерии М.И. Платова. А возле собора на той же площади установили привезённый из Петербурга памятник. Он стоит там и по сей день.
В горах Дагестана
Покидал я Махачкалу в знойный августовский полдень. На аэродром приехал задолго до прибытия самолёта, летевшего из Баку в Харьков. В поисках укрытия от солнца зашёл в зал ожидания. Он был пуст, только в углу сидел седоголовый мужчина и, утираясь изредка платком, неотрывно глядел на желтеющие пески с чахлой травой. На лбу его залегли глубокие морщины.
В профиль был виден прямой нос, чуть выдающийся вперёд решительный подбородок. Лицо показалось мне знакомым, и чем дольше я смотрел на этого немолодого, прожившего, по-видимому, нелёгкую жизнь человека, тем больше убеждался, что раньше где-то встречал его, может, даже знаком с ним, но никак не мог вспомнить, когда это было.
В самолёте наши места оказались рядом.
— Наверное, в командировке? — поинтересовался я, стараясь вызвать соседа на беседу.
— Нет. Эта поездка по долгу памяти.
