Первая атака врага была отражена. Противнику удалось полукольцом охватить станицу. Бой теперь уже продолжался на северной и северо-восточной окраинах. На отдельных участках гитлеровцы захватили дома, и кое-где гвардейцы вступали врукопашную. Сзади простиралась широкая пойма реки.
Вскоре налетели самолёты. Было видно, как стремительно приближался узконосый, с тонкими крыльями стервятник. От него отделились и с воем понеслись, увеличиваясь в размере, две бомбы. Самолёт взмыл вверх, а за ним пикировал другой. Кто-то вскрикнул, кто-то ругнулся, затем последовал взрыв. И ещё, ещё...
Одна из бомб взорвалась рядом с наблюдательным пунктом младшего лейтенанта Рябошапки. Он лежал, иссечённый осколками. Лицо раненого стало неестественно бледным, восковым, глаза запали, отчего заострившийся нос казался большим. Фуражка спала, обнажив лоб в глубоких складках и чёрные волосы.
— Потерпи, Петя, — склонилась над ним санинструктор Таисия Наследникова.
Гимнастёрка раненого была в крови.
— Пи-ить, — простонал он.
Девушка отвинтила пробку и поднесла флягу к посиневшим губам. Придерживая голову раненого, осторожно влила в рот несколько капель. Он выпил и бессильно склонился.
Расстегнув карман гимнастёрки, Тая достала партийный билет, воинскую книжку, письмо с фотографией женщины. И партийный билет, и письмо, и фотография тоже были в крови...
До темноты шёл этот неравный бой. Против батальона гвардейцев враг бросил почти два полка 370-й пехотной дивизии. По планам своего командования эти части должны были находиться на плацдарме, но вынуждены были оставаться на северном берегу.
Ночью по приказу командования батальон незаметно оторвался от противника и возвратился через Терек в расположение своей бригады.
А противник утром предпринял массированный авиационный удар по станице Павлодольской. Сотни бомб были сброшены на пустое место.
Святое отмщение
Тот бронетранспортёр, что двигался впереди танков, был разведкой группы. Возглавлял её гитлеровский капитан.
По дороге к станице Червлёной бронетранспортёр догнал идущую от Терека большую отару овец. Подгоняемые пастухами, животные двигались плотной серой массой. Бронетранспортёр под улюлюканье фашистов врезался в отару.
— Эй, что делаешь? Зачем такое? — закричал старый чабан Бекташев.
Ревел двигатель машины, блеяли овцы, разъярённые псы норовили вцепиться в колеса. Долговязый гитлеровец, перегнувшись через борт, выпустил по ним автоматную очередь. Чёрный кобель с визгом перекувыркнулся и судорожно задёргался на пыльной земле.
Наконец бронетранспортёр выбрался из отары и подкатил к старшему чабану, продолжавшему кричать и размахивать длинной герлыгой.
— Куда гоните овец? — коверкая слова, спросил долговязый ефрейтор.
— Туда, — махнул герлыгой чабан. — Зачем овец давил?
Но немец не удостоил его ответом..
— Туда? Кизляр? — спросил он восседавшего на небольшом гривастом коньке горца. — Туда неможно.
Наклонившись к сидевшему рядом с водителем офицеру, ефрейтор стал что-то говорить.
— Найн! — воскликнул тот. — Цурюк!
Переводчик понятливо кивнул.
— Эй! На Кизляр неможно! Всем назад!
— Зачем назад? Овцам на пастбища надо! Там корм! — попытался возразить чабан.
— Назад! Не будешь назад, будем стреляйт! Пу!
Бронетранспортёр покатил дальше. На дороге лежали изувеченные овцы. Один баран пронзительно блеял, волоча по земле ноги. Скулил, затихая, чёрный кобель.
— Что делать будем? — спросил Бекташев чабанов.
Их было шестеро, самый молодой — семнадцатилетний сын Бекташева Хафиз.
— Ты, Осман, старший. Как скажешь, так и будем делать, — ответил один из чабанов.
— Если слово за мной, то я решаю гнать овец дальше, как велел председатель.
— А если гяуры вернутся? — высказал опасение один из чабанов.
— Мы свернём с дороги, погоним там, — указал в противоположную от Терека сторону Бекташев.
— Что же, быть по-твоему, — согласно закивали чабаны. — Погоним овец дальше.
Собранная отара снова двинулась в путь.
Спустя немного времени по дороге, с которой они свернули, пропылила длинная колонна танков. А впереди и правее загромыхала пальба.
Был уже полдень, когда неожиданно из-за холма появился бронетранспортёр, тот самый, что повстречался утром. Он уже почти миновал отару, как вдруг вернулся.
— Хальт! — махнул рукой гитлеровец, подкатив к Осману Бекташеву. — A-а, это есть опять ты! Почему гнал овец Кизляр? Туда неможно! Тебе ми говориль?
Осман молчал.
Сидевший в бронетранспортёре капитан что-то сказал, и гитлеровец продолжил:
— Герр хауптман даль бефель — как это? Приказ: всех собирайт.
Он начал кричать, подзывая чабанов.
Хафиз подошёл последним, когда из бронетранспортёра уже вышел капитан, а за ним и другие гитлеровцы.
Высокий сутуловатый офицер, не глядя на чабанов, медленно расхаживал, разминая затёкшие ноги. Осман слез с коня и стоял впереди.
— Немецки приказ нужно выполняйт, — произнёс гитлеровец. — Кто его не выполняйт, того мы расстреляйт. Ферштейн? Ти, — он ткнул пальцем в Османа, — ти будем расстреляйт.
Бекташев не успел даже слова произнести в ответ, как два гитлеровца схватили его под руки, отвели в сторону и толкнули. Осман упал. И тотчас прогремела очередь. Хафиз едва сдержал себя, чтобы не броситься на убийц. Сжав кулаки, он стоял с побелевшим лицом. Чернобородый чабан крепко схватил его за руку, но Хафиз не чувствовал впившихся в тело пальцев. Потом, не выдержал, бросился к истекающему кровью отцу.
Он не слышал, что говорили немцы, и не видел, как они уехали. Он был словно во сне.
А когда отца хоронили, двое чабанов сказали, что вернутся: заберут с собой часть овец и погонят их назад. Но остальные с ними не согласились:
— Мы пойдём к Кизляру.
— А я останусь тут, — заявил Хафиз.
— Как тут?
— Найду наших и отомщу за отца.
Ему никто не возражал.
Ночью Хафиз спал вместе с чабанами, а на рассвете тронулся в путь. Выйдя к Тереку, он нашёл у берега корягу, с её помощью перебрался на правый берег и угодил, на своё счастье, прямо в руки нашего охранения.
Горца привёл во взвод разведчик.
— Комбат приказал зачислить в твой взвод, — объявил он младшему лейтенанту Овечкину.
Хафиз был в лохматой бараньей шапке, на плечах рыжий заношенный чекмень, вместо сапог самодельные лапти из сыромятной кожи.
