— Виталь, чего нас подняли-то, в субботу-то? — Петька совсем чего-то едва языком ворочает. Никак он вчера у мужиков самогонку умыкнул. Ну-ка, пахнет нет от него? Пахнет, вот кому шлангом-то надо, а не мне. Я всего-то и сделал что проспал вчера. Ну, и позавчера тоже, но это ведь не самогон глотать, когда по утру работать! Рано мне ещё. И работать як конь молодой, мне тоже рано. Я может, здоровьем слаб, да вообще от природы человек другой — я вот жениться опять же хочу. На Любани.
— А я почём знаю? Может, опять изгородь кабаньё поломало.
— Охохой… — Уныло шмыгает носом Петька. Эт праильно, эту изгородь мы все надолго запомним. Не изгородь — Вапилоная башня. Её майя строили в Азербайджане, нам учительница сказывала. Громадина — жуть! Она потом рухнула. Много молдаван поубивала и с тех пор её больше не строили.
Солнце ещё над изгородью только-только поднялось, а уже весь Новый собрался. Весь считай двор заняли. Я как-то и не думал что нас так много. Домики вот к изгороди все жмутся, двумя полукругами, а места в центре, возле Амбара, остаётся много, а вот сейчас посмотришь — плюнуть не где. Только если осторожно и сильно опустив голову вниз, а так обязательно в кого-нибудь попадёшь. Человек почитай сто. Или даже стопятьдесят. Хотя может и всего пятьдесят. Не силён я как-то в математике — нет у меня к тому талантов. Я вот пока не женюсь, вообще никаких талантов проявляти не буду. Не хочу потому что. На самом деле у меня их — ууууу! Не счесть. А пока вот Любаня за меня не выйдет — ни одного не раскрою! Не хочу потому что.
Эх, как жеж оружие охота носить-то як мужики все! Не, так-то без оружия у нас почитай никто и не ходит. Это раньше было как-то не привычно, да ново. Было и забывали дома и зарядить забывали, а сейчас вот привыкли уже. Вот как Павловых на поле собаки сожрали, так и привыкли. Теперь у нас все с оружием ходют. В Новом-то только мужики, а так редко кто. А за частокол без оружия у нас теперь нельзя — набольший со старейшиной для того специальное наказание даже придумали. Вот выйдет кто в поле без ножа большого, тому по ночи на заборе и сидеть, дежурить значит. Оно конечно просто ради наказания. Кошака ты ночью, даже при луне всё равно не увидешь, еслив он осторожничать будет, да внутрь забираться. Кошаки-то умные, нас хорошо чуют и ходют они бесшумно, что по частоколу нашему что по земле — тихо-тихо, пока голову не отхватит. Нож конечно хорошо, но на поле он мало чего стоит, если кошаки придут. А уж еслив вороньё прилетит так и вовсе бесполезен почти что…, эхе-хей, вороны эти совсем задрали. Спасу нет от них. Всю капусту пожрали ироды! Мясо-то они не едят, а ежели их не гонять с поля-то, то и на нас они ноль внимания. Но мы ж для себя капустку-то садим! Не для них иродов. А злобые какие — просто жуть! Гонять начнёшь, они и убить могут. Так-то они вороны, а размерами коршуны какие горные, а клюв откроет, так и вовсе, кошак в перьях. Злющие ещё. С ними ножики наши не помогут. Потому мужики в поле и ходют с ружьями. Вот и я так хочю. Конечно, если кошаки нападут, иль меченые на частокол полезут — всем оружие раздадут, но потом обязательно отберут. А я хочу что б всегда оно, вот как у бати моёго. Я б и в руины тогда мог бы поглубже зайти, посмотреть чего там такое светится в больших развалинах…, а если чего шибко ценное там светится, точно мне Любаню жениться сразу отпустят!
Набольший чего-то хмурый весь, а старейшина наоборот — разругались чтоль? Часто у них это бывает, возраст разный у них. Набольшему лет так тридцать, а старейшина он как есть древнее нашего старого посёлка. Говорят он даже Ленина живьём видел. Честно не знаю кто это, но жил давно, а значит момент показателен. Стар старейшина, а набольший молодой, вот и конфликтуют. Но это правильно. Оно же как — в споре рождается правильный вопрос…, в смысле, ответ. Они когда к согласию прийтить не могут, они к бати моёму идут, как к судье третьемскому. Ну, значит, что бы он как третий голос вот как на выборах выступил. Вот чего вчера батя дверьми стучал да шушукался чего-то — набольший со старейшиной приходили. Понятно…, любопытно чего ж случилось-то? Скорей бы уже начал говорить чтоль, иль спать бы уже всех отпустил.
— Тварищи граждане городове Новый! — Старейшина говорит. Ну, точно батя его поддержал. Эх, набольший мне теперь покою не даст. Да и бати всё припомнит. Но оно так-то ничего. Набольший мужик добрый. Покуксится да перестанет. Переживём.
— Чаго собрав всех-то? — Кто-то из толпы, не пойму кто таков. Много нас как блин…, я думал меньше. А вот вышли все на площадку — много нас значит, земли не видно.
— Работать тяжёленько нам сталось. Се то знаем. — Старейшина чего-то бороду дёргать начал, кажись волнуется. Значит, что-то удумал такое, что нам может и не понравиться. Любопытно.
— Тако вот. Работать, значится, тяжёленько, потому шо мужики у нас се с оружьем, за полями приглядыват, а работають частью большей бабы, да дити малы.
— А быть-то как? — О, это Пафнутий говорит. Он хороший, трудяга. Даже в поле вместо того что бы по сторонам смотреть, работает. Правда поближе к кому-нибудь кто за местом присматривает. Пафнутий не дурак ведь, просто не любит он кровь и стрельбу. — Бабам чтоль оружье отдати?
Загудел народ. Бабы возмущаютси, а мужики кивают, мол да, бабам нельзя оружие-то, а то ещё друг дружку, да и мужиков до кучи постреляют. А бабы-то у нас тоже, того, не робкого десятку-то.
— А ты чаго киваешь, алкаш проклятай?! — Аж все услыхали. Да слова вот не все услыхали, а как Федоту да по шее Ефросинья-то врезала, то все услыхали. У нас вот лучше Федота никто материться не умеет. За то может Ефросинья ему вторую затрещину счас и влепила..
— А быть в том нам как я придумал. — А чего он на меня теперь смотрит? Да прищурился старый, в бороду улыбается. Чтот мне его взгляд не нравится. — У нас взрастат цельный выводок оболтусов повродь Витальки. — Предпочитаю молчать храня надменный вид. Ну его, старого пердуна — попробуй против скажи, загрызёт и потом жисти не даст.
— По хребтине оглоблей и нормально всё буит. — Даже не смотрю в сторону этого «умника». Ему б самому похребтине врезать, да чем потяжелее. Иш! Выискаился…, на всякий случай запомню. При случае обязательно ему свинью подкину — пусть знает какие мы оболтусы мстительные! Нас трогать не моги, а то ведь и под дверь нагадить можем и за словом в карман мы не полезем, так все их знаем.
— Не помогат то. — Огорчённо качает головой старейшина. — Такие як Виталька разумению не поддаютси. Я ж его давненько знаю-то, и пороли и чаго ж только не делали, как был оболтус так и осталси. — Батя чего-то совсем среди толпы порастаял весь. Только тут был, пунцовый весь стоял, а теперь вот не видать его совсем. — Вот до поводу тогу, был у нас с набольшим дилектический спор.
— Какой? — Не видать кто спросил, голов як в банке селёдок.
— Друг с другом они спорили. — Это Любаня моя ответила. Эх, какая же она красавица! Она меня тоже любит.
— Любань, подёшь за меня? — Поворачивается медленно так, коса вывернулася, носик вот видно, глазки вот косятся на меня…, кхм, почти что с любовью. Женюсь я на ней.
— Усохни заморыш. Я с дураками не вожуси. — И отвернулась. Но это она так, играетси это она. Стесняется. На самом деле любит она меня. Ну, понятно же всё — вон как упирается да ни в какую на сеновал со мной идти не хочет. Цену набивает. Что б я значит, сначала свататься пришёл, а там уж и всё остальное. Правда, как ни приятно мечтать, есть конкурент и может быть, весь спектакль энтот, не для меня одного. Как-то не думал я о том…, а вдруг это она просто определиться не может? Вот и упёрлась як кобылка молода. Ну, точно, так и есть. Эхе-хей…, а чёж делать-то? Степан вон и старше и поле уже мужики наши ему решили отдельное дать. Уважают Степана. И здоровый он, да работящий. Эх, так-то подумать шансов у меня маловато супротив Степану…, а! Бог поможет, справлюсь. Не поможет — Любаню я люблю конечно, но к Наташке вот тоже что-то такое испытываю. Оно ведь как в любви-то, любишь любишь, а вот как надоело, сразу другую любишь и всё. Это вот правильная когда любовь. Вот, зараз не больше одной. Потому что если любовей много, начинается конфликт дилектический, это мне старейшина рассказывал, что дилектический он. А когда конфликт этот наступает, голове плохо, сердце не на месте и ноги мёрзнут. Странно конечно, что ноги мёрзнут, но старейшине виднее, он вон сколько жил, знает что да как. Так что…
