— Ты испытывала чувство вины?
Я вздыхаю:
— Думаю, даже в детстве я понимала, что это бессмысленно, поэтому нет. «Вина» — неточное слово.
Но я действительно ощущала, что все мы осиротели, и они, и я. Я потеряла брата и знала, что эта пустота никогда не заполнится.
— Вы… — Каролина постукивает по столу колпачком ручки. — Вы осиротели.
Минуту тянется молчание.
— Ты видишь параллель между своим браком и браком родителей?
— Если не считать того, что оба брака в какой-то момент пошли вразнос, — нет.
— Кто из них мысленно поставил крест на супружестве, если можно так выразиться? После смерти Саймона — мать или отец?
А и правда? Иногда эта женщина ухитряется выводить меня из равновесия своими вопросами. Я не отвечаю; по крайней мере, не отвечаю вслух. Хотя теперь ход ее мыслей мне понятен. Да, подонком оказался отец. Да, подонком оказался Адам.
Я наклоняюсь вперед:
— Так ли уж это важно, Каролина?
Она пожимает плечами:
— Возможно, и нет. А возможно, стоит разобраться.
— Давай притормозим с этой темой. — Я использую ее собственное выражение. — До поры до времени.
— Конечно, — кивает она.
И смотрит на меня в упор. Ты просто прячешь голову в песок, говорит ее взгляд.
На прощание Каролина заверяет меня, что от большей части приобретенных привычек можно отучиться, от дурных в том числе.
Шесть часов вечера; я выпила пол-литра минералки, почистила зубы, забросила в рот жвачку — все это в попытках убедить себя, что вовсе не хочу картофельных чипсов. Зачем они мне? Только лишние калории.
Смотрю в настенное зеркало над тумбочкой в прихожей — вот же они, выпирают. Медленно наклоняю голову вправо, потом влево, снимая напряжение мышц.
— Любуешься, дрянь? Нравится? — спрашиваю я свою внутреннюю диверсантку.
— Есть чему нравиться? — раздается у меня в голове.— Ты мерзкая. Ты ведь сама это знаешь?
— Ты хочешь чипсов. Ты ведь сама это знаешь?
Звонит телефон. Я хватаю трубку. Это мама. Она только на минуточку; только убедиться, что у меня все в порядке и планы на завтра остаются в силе.
У меня не все в порядке. И насчет завтрашних планов…
Каролина будто содрала с меня слой кожи, и я особенно болезненно ощущаю материнские заходы.
Но как бы я ни хотела отменить встречу, подтверждаю: все в силе.
Как и ожидалось, встреча вышла непростой. Я предложила увидеться на нейтральной территории. Лучше держать маму подальше от дома. Стоит ей оказаться внутри, и она будет вынюхивать следы Адама. Или их отсутствие. Как ищейка. Лучше уж пересечься в Хай-Уиком, вместе пообедать и побаловать себя шопингом в универмаге Джона Льюиса.
Как ни странно, матушка в основном говорит о себе. Курсы маникюра, которые она недавно окончила в образовательном центре для взрослых; подруга Триш, которая мухлюет при игре в карты; жена викария, которая встречается с торговцем алкоголем… Я слушаю, улыбаюсь и хихикаю в нужных местах.
Я трепетно люблю свою матушку. У Сибил Мойр снежно-белые волосы, в отличие от большинства, она отказывается их красить. Волосы уложены в локоны, оставляя лоб открытым. Несколько морщинок показывают, что ей за шестьдесят, но серые глаза по-прежнему ярко сияют. Если глаза могут освещать лицо улыбкой, то это про мамины: лучистые, в бахроме густых серебряных ресниц. И как уж там при этом изогнуты губы, совсем не важно.
На ней джинсы, кофта с воротом поло и жакет «Барбур». Как всегда. Сегодня кофта бутылочно-зеленого цвета. Черные джинсы, невысокие черные кожаные ботинки в стиле челси — мама не носит каблуки — и черный жакет с подкладкой — он сейчас висит на спинке стула.
Хотя телефонное вранье зашло слишком далеко, я продолжаю в том же духе. А потом, опустив глаза к чашке кофе, мама спрашивает, как дела у Адама. Как у него на самом деле дела. Поднимает взгляд и смотрит прямо на меня.
Я собираюсь с духом. Вспоминаю самую маленькую из матрешек Каролины, самую глубокую внутреннюю суть, смотрю матушке прямо в глаза — и говорю, что у Адама все отлично. Правда. Правда, отлично.
И это даже не ложь. По всему судя, так и есть.
Он упоенно занимается сексом с женщиной намного моложе меня. О чем еще может мечтать мужчина?
— А ты? — спрашивает она. — Полагаю, у тебя все тоже отлично?
— Да, конечно. И у Мег, она…
— Да, я знаю. Мег на мои звонки отвечает.
Я перевожу дух.
— Ну, раз у всех все отлично… — Она легко хлопает ладонью по краю стола. — Пойдем посмотрим, что может предложить нам Джон Льюис.
Несколько часов мы занимаемся шопингом, и довольная матушка отбывает к себе в Котсуолд-Хиллс.
Я машу ей вслед, забираюсь в автомобиль и прикусываю щеку. Мне удалось увернуться только от первой подачи. Она как Арни, моя матушка. Она вернется.
Ночью я почти не сплю, а утром окончательно просыпаюсь от дроби дождя по стеклу. В голове звучит мотив. Мозг и прежде по утрам приветствовал меня какой-нибудь песней, всякий раз разной. Адам каждое утро интересовался, что на сегодня в программе.
Он считал, что по характеру музыки можно предсказать мое настроение на день. Сегодня певица — не помню, как ее зовут, — уверяет меня, что нужно прожить жизнь как хочется и делать то, что желаешь.
Иду в душ, живот сводит. Стоит подумать о том, чем сейчас занимается мой муж, накатывает очередной спазм, все внутри сжимается так, что это причиняет физическую боль. Закрываю глаза, засовываю голову под обжигающие струи, беру мыло. И — выгоняю все лишнее из головы. Ничего, сегодня займусь работой и прочитаю наконец сценарий, который дал мне Джош. Я уже пыталась. Но любая история чужой любви кажется мне сейчас слишком слащавой.
Три часа и четыре чашки кофе спустя я сижу в студии перед сдвоенным монитором. Левый экран показывает набросок текста, а правый — то, что вышло из попыток слепить мелодию. Голова гудит; открываю Ютуб и слушаю тему из «Сумерек», о которой говорил Джош. Меня берет зависть: ухитрилась ведь Кристина-как-ее-там такое сделать! Смотрю клип еще несколько раз и снова берусь за сценарий. Мне это по силам, твержу я, сжав голову руками. Меня выбрали.
Я одна из трех, к кому обратились, — и я смогу.
По стенам развешаны вдохновляющие мантры: я нашла их еще несколько недель назад и распечатала багровым готическим шрифтом. Некоторые даже моего собственного изготовления. Вот, например: «Я ГЕНИАЛЬНЫЙ ПЕСЕННИК!!!»
Таращусь на плакат. Почти верю. И берусь за работу.
Я пропускаю обед и выбираюсь из-за компьютера, только когда в животе начинает урчать от голода.
