— Для начала прекрати обманывать.
Я тяжело вздыхаю.
— Мне теперь сдавать анализы, проверяться? — спрашивает она отстраненно.
Мотаю головой:
— Нет необходимости. Я всегда использовал…
защиту.
— Возможно, все-таки стоит. Я раньше об этом и не думала. Почему бы? — Она словно обращается в пространство.
— Тебе не о чем волноваться, Бет.
— Мне есть о чем волноваться. Например, о деньгах.
— Ее мокрые глаза смотрят в сторону, избегают моего взгляда. — Мне нужно волноваться о том, что из-за твоего члена я теряю дом. Нужно время подумать, как жить дальше — без тебя. И чтобы ты хоть раз для разнообразия подумал о том, что нужно мне.
Она права. Не знаю, где буду жить я сам, когда вернется Бен, — и потяну ли я на самом деле содержать два дома. Перед глазами на миг возникает картина жизни с Эммой и Гарольдом, и меня пробирает дрожь. Я буду обладателем самой чистой, самой белой и хрустящей смирительной рубашки.
Слышу свой голос: он убеждает Бет, что я по-прежнему буду оплачивать все счета. Извиняюсь и выхожу в туалет. Бет хотела услышать именно это? Она хочет мне верить? Я хочу, чтобы она поверила моим словам?
Я сижу на унитазе и стараюсь не обращать внимания на внутренний голос. Он говорит мне: остановись, парень, ты ведь и сам не уверен. А значит, давая обещания, ты обманываешь.
Глава 11
— Адам заявил, что я перестала хотеть его. Пустой был разговор.
— А ты? И вправду перестала?
Я все время задаю себе этот вопрос.
Сосредоточенно изучив свои ногти, отвечаю:
— Трудно сказать. Мы очень давно женаты. Наступил период, когда мне хотелось только спать. Спать и спать… Не думаю, что я перестала хотеть именно его; тогда мне просто вообще не нужен был секс.
— А ты ему это говорила?
Качаю головой.
— Теперь я понимаю: мне хотелось, чтобы он сам заметил и завел разговор, спросил, как я себя чувствую.
А не я, понимаешь? Вечно все разговоры приходилось начинать мне… — Я поднимаю взгляд. — Это длилось недолго, может, пару месяцев. Мы снова начали спать вместе, как только я сдалась и сделала первый шаг. — Вздох. — Конечно, к этому времени я его потеряла.
— Несколько недель назад мы говорили о твоих страхах, помнишь? — Каролина дует на кофе и меняет тему.
Я киваю.
— Ты говоришь, все проясняется. Так каков твой самый большой страх?
Закрываю глаза. А я вообще смогу жить без Адама?
Что мне нужно: может, простить его и попытаться заново что-то выстроить?.. Ребра стискивает мышечным спазмом. То есть вот он, мой страх.
— Принять его обратно, хотя на самом деле ничего не изменилось и я просто прячу голову в песок.
— Еще? — требует она.
— Провести остаток жизни…
Каролина вопросительно приподнимает брови.
— Что, если я не смогу выбраться из своего тесного мирка? Не смогу впустить в него другого мужчину?
Или, еще хуже, — впущу, и обнаружится, что у меня на лбу стоит печать: «Давай, обмани меня»?
Она улыбается:
— На твоем лбу нет такой печати. Только в воображении.
Я подаюсь вперед, беру матрешку, которую она показывала мне несколько недель назад, и вынимаю куколок одну за другой. Глажу пятую, самую маленькую, и шлюзы страха распахиваются настежь.
— Я во всем сомневаюсь, — доносится мой голос. — Я знаю, что со мной все в порядке; мой агент твердит мне об этом бесконечно: если я постараюсь, успех непременно придет. А моя внутренняя диверсантка вечно ждет, что я оступлюсь.
Каролина пожимает плечами:
— Найди способ с ней совладать. По-моему, отлично помогает визуализация. Может, дадим твоей диверсантке имя? Как только почувствуешь, что она заражает тебя негативом, зрительно представь, как она выглядит, что на ней надето, — а потом заткни ей рот кляпом, плотно заткни.
Мне интересно.
— А у тебя тоже есть внутренняя диверсантка?
— Как и у большинства людей. — Каролина усмехается, словно это совершенно обычное дело: вставить кляп части своего рассудка. — Ну вот. Мы ее заткнули, ты успешна и свободна. Даже счастлива. Как по-твоему, что ты должна привести в-порядок, чтобы к этому прийти?
Погодите, как это? Я. Счастливо. Живу одна.
Мысль любопытная, но все равно я энергично трясу головой:
— Не знаю.
Каролина берет со стола книгу, открывает на закладке.
— «Силу, смелость и уверенность приобретают тогда, когда смотрят страху прямо в глаза. Надо делать то, чего, казалось бы, вы сделать не сможете».
Она подчеркивает конец фразы интонацией и захлопывает книгу.
— Элеонора Рузвельт.
С трудом сглотнув, собираю кукол-матрешек в одну и кладу ее обратно на стол, продолжая отрицательно мотать головой:
— Что бы это ни было — я не готова.
— Возьми матрешку с собой, — предлагает Каролина, — легче будет представлять. Вдруг поможет? Ее зовут Бабушка.
Я разглядываю фигурку, потом забираю со стола и кладу в сумку, избегая смотреть Каролине в глаза.
Господь всемогущий, я пришла за излечением к специалисту, который затыкает рот своему внутреннему диверсанту и дает имена куклам.
На этой неделе мне удается написать только половину песни. Воздух искрится возбуждением: неужели это именно она, та самая? Моя внутренняя диверсантка, особа, которую я теперь называю Аза Зель, надежно спеленута. В моем разуме поселяется Элеонора Рузвельт. Я слушаю много невероятной музыки, смотрю классику кинематографа и непонятным образом вновь настраиваюсь на мир любви. Я еще не знаю, как назову эту песню, но она про пару, которая словно создана друг для друга. Им просто не найти никого другого — без второй половинки они утратят целостность, распадутся. Пока у меня только самый первый набросок, но в нем точно что-то есть. Я пересылаю отрывок Джошу, и в этот момент во входную дверь начинают трезвонить.
Звуки пронзают весь дом, бьют по нервам.
— Да иду же, — бурчу я, прыгая вниз по ступенькам.
Смотрю в глазок, недоумевая, кому это так приспичило.
Плечи опускаются, и я прижимаюсь лбом к белой блестящей двери.
— Прекрати пялиться, Элизабет. Открывай.
Я тяну дверь на себя.
— Дорогая. — Мама целует меня в щеку и заходит в дом, бросив краткий взгляд на мое настенное художество.
— На улице моросит.
Она пристраивает длинный кислотно-розовый зонтик на вешалку рядом с крикетной битой Адама.
