Ни хороших, ни плохих новостей — просто информация о состоянии. Мег наблюдает за мной, и, когда ее лицо расплывается в улыбке, я гадаю, подходящий ли момент.
— Ты похож на сороку, папочка. Тебя тянет ко всему блестящему и новому. Поиграешь и бросишь.
Я тоже тебя люблю, но прямо сейчас трудно думать, какой ты замечательный.
Спасибо и за это. Достаточно ли такого спасательного круга, чтобы я удержался на плаву? Я хочу прямо здесь и сейчас попросить дочь крепко схватить меня и не отпускать. И не сразу смиряюсь с мыслью, что дочерей о таком не просят. Это я должен подбадривать ее, крепко держать, чтобы она чувствовала себя в безопасности.
Так что нет, момент неподходящий.
— Мне снятся кошмары, — говорит Мег, — что вы с мамой так и не помирились, а я застряла посередине, поскольку люблю вас обоих. Я просыпаюсь с желанием тебе позвонить и заорать: вы должны быть вместе, обязательно, даже если только ради меня.
Я прикрываю глаза.
— А затем я начинаю думать, как поступила бы на мамином месте. Смогла бы простить тебя, даже ради счастья дочери?
Рот наполняется горечью с металлическим привкусом, и я понимаю, что прикусил щеку.
— Она ведь уже простила, в прошлый раз. Разве не так? — продолжает Мег.
И этот вопрос не требует ответа.
— А потом я начинаю думать: а как должен поступить ты? Какую последнюю, отчаянную попытку можешь предпринять ты, чтобы убедить ее принять тебя назад? Ты ведь хочешь, чтобы она тебя приняла? Ведь хочешь?
Говорить я не в состоянии. Просто молча киваю.
— Ты твердишь об этом, а сам ничего не делаешь.
Вообще ничего — или я не права?
Права, доченька.
— И тут я встречаю парня. Славный парень, однако я не решаюсь сделать шаг ему навстречу. Заливаю что-то про экзамены, про всякую ерунду. Я просто не уверена, что смогу ему доверять, понимаешь? Я росла и видела, как вы с мамой любите друг друга. А оказалось, это вранье… Наверное, я уже никогда никому не поверю. — Мег отодвигает тарелку, еда практически не тронута.
— Мы с твоей мамой… Это не ложь… Никогда не было ложью. — Я говорю громко, и на нас начинают обращать внимание. — Я любил ее и по-прежнему люблю… Не бойся любить, Мег. Не отказывайся от любви из-за меня.
Мег смотрит на часы, и я подаю знак официанту, требуя счет.
Не вставая, она кутается в пальто.
— Может, ты еще попробуешь, папа? Изо всех сил. Поборешься за нее?
Лицо дочери внезапно озаряет надежда, совершенно диснеевская надежда на хеппи-энд, как в тех мультиках ее детства, которые мы смотрели вместе.
Приторно сладкие финалы, которые ничего общего не имеют с реальной жизнью, — ничего общего с нашей жизнью. Разлетевшаяся в пыль ваза никогда не станет прежней.
— Твоя бабушка думает то же самое, — говорю я. — Она оставила мне сообщение на автоответчик.
Мег первый раз за сегодняшнюю встречу улыбается.— Послушать можно? Она на тебя наорала?
— Да нет. Текст вполне в ее духе. Довела до моего сведения все, что считала нужным, и бросила трубку.
Я копаюсь в телефоне, нахожу запись и нажимаю кнопку:
«Адам, это Сибил. О господи, какой же ты придурок.
Пробил час для прощения, и я прощу тебя, если простит Бет. Уж постарайся. Борись за мою дочь. Ты знаешь, что она того стоит».
Мег смеется:
— Ну, бабуля… Прямо и по существу.
До квартиры дочери ровно сорок пять шагов. Мег держится за мою руку, и мне остается меньше минуты, чтобы сказать нечто важное, не уничтожая при этом ее надежду.
— Я сомневаюсь, что она простит меня.
Дочь поворачивается ко мне:
— А я совершенно уверена, что ты и не пробовал.
Мы с бабушкой считаем, что тебе надо бороться.
Давай, папочка! Пара впечатляющих жестов. Пусть она хотя бы начнет с тобой разговаривать.
— Попробую, — слышу я собственный голос.
И очередной раз изумляюсь, как ложь может порождать ложь. Мег обнимает меня на прощание, этого я так долго ждал, к этому стремился, — она уже почти готова простить, а я ухожу. Объятия разорваны, и я ухожу, чувствуя, как протянутый ею спасательный круг выскальзывает из рук. И меня снова несет поток.
Без якоря. Без защиты. Одного…
Когда я открываю дверцу автомобиля, на соседней улице звучит сирена — еще какому-то бедолаге худо. Замираю у фонарного столба, вытягивая из кармана жужжащий телефон. Пришло сообщение.
Эмма желает знать, где я и не настроен ли я зайти.
Мой ответ:
Не сегдн.
Х-холодно!
— Что за… — Я подскакиваю в постели.
— Утро уже, хорош валяться.
Растирая мокрое лицо, смигиваю, не веря, что передо мной стоит братец Бен: в руке — пустой стакан из-под воды.
— Бен?
Мозг регистрирует его присутствие. Но это невозможно: до его возвращения еще добрых две недели.— Чертов придурок! — говорит он. В голосе злость, и я понимаю, что он на самом деле здесь и уже побывал в Вейбридже.
Снова ложусь и накрываю голову подушкой.
— Редкостный придурок…
Через подушку его голос доносится глухо. Пожалуйста, умоляю я, пусть это будет просто дурной сон.
Один сплошной дурной сон, — я проснусь и пойму, что все это неправда.
Бен идет в кухню, гремит чайником, и я сбрасываю подушку на пол.
Он заглядывает в комнату.
— Слышал, что я сказал?
— Рад, что ты вернулся. Я скучал.
— Ты идиот, Адам. Ты держался только благодаря Бет. А теперь что? Какого черта ты все развалил?
Я накрываюсь уже двумя подушками.
— Скучал! — кричу я снова, и его слова бьются в моей голове: «Ты держался благодаря Бет… Бет никогда не простит…»
Бет… Кира…
— Бет никогда не простит мне Ноя.
До меня доходит, что я произнес это вслух, когда Бен приподымает край подушки и, уставившись на меня, интересуется:
— Ной? Черт побери, это еще кто?
Глава 15
— Бет, к чему такая спешка, что с тобой?
— Спасибо, что нашла время. Я понимаю, мы встречались всего пару дней назад. Но у меня кое-что изменилось, и я хочу, чтобы ты была в курсе.
Я рассказываю, и выражение лица Каролины меняется от заинтригованного к тому, что можно назвать гордостью за меня. Я решила: хватит сеансов, всего этого копания в себе, самоанализа. Пора просто жить.
