Я упираюсь.
— Сдавала анализы. В клинике заболеваний мочеполовой системы. А что здесь делаешь ты?
Он выглядит так, словно сейчас умрет.
— Я…
— Да ?
Он косится через мое плечо в ту сторону, откуда мы только что пришли.
— С кем ты здесь?
Он не отвечает.
— Ты меня вообще слышишь, Адам? Мне пришлось сдавать анализы на всякую венерическую дрянь.
И я хочу знать, какого черта здесь делаешь ты?
Он снова тащит меня к выходу.
— Я навещал друга. И как раз ухожу…
Снова упираюсь.
— Кого? Кого это ты навещал?
Замечаю, как он побледнел и осунулся, как сбросил вес. Ему бы это шло, если бы не жуткая бледность.
Он серьезно болен? Возможно, тоже сдавал анализы?
— Знакомого моего друга.
Останавливаюсь у кофейного автомата. Адам явно врет, но кофе мне нужен больше, чем скандал в больнице.
— Я хочу кофе. После визита к гинекологу не по себе, знаешь ли.
— Конечно, — соглашается он, рыская взглядом по коридору. — Прости. Я хочу сказать: конечно, мне жаль, что тебе пришлось сюда прийти.
Я громко фыркаю:
— Тебе взять что-нибудь? Чай? Кофе?
— Нет-нет, мне ничего не надо. — Адам бросает взгляд на запястье. — Мне пора идти, Бет. Прости, что так быстро, но мне правда пора. — Через несколько секунд он исчезает, а я остаюсь у автомата — с монетой в руке и широко открытым ртом.
Заказываю двойной латте, сажусь в кресло у колонны и пытаюсь понять, что это было. В толпе людей вдруг вижу Киру Пью, спешащую к выходу, и вспоминаю, что ее сын лежит как раз в этой больнице.
Мне стыдно, но я укрываюсь за колонной — чтобы не встретиться с ней взглядом и уклониться от неизбежного обмена репликами. Я очень ей сочувствую, но сейчас меня больше волнует Адам. Он вел себя как последний псих. Псих, пытающийся что-то скрыть.
На подъездной дорожке у дома меня встречает разгневанная матушка:
— Ради бога, Элизабет! Договорились на пять, значит, встречаемся в пять. Я сижу здесь больше часа, замерзла до смерти!
— Прости, мам, прости, пожалуйста.
Открываю входную дверь и включаю свет. За всеми этими делами и Пунктом номер 8 я просто забыла, что она должна прийти.
Вру:
— На шоссе была кошмарная пробка.
— Я пока не буду снимать пальто, — ворчит она.
Выкручиваю термостат до упора. На улице действительно в последнее время похолодало, и в доме тоже совсем нежарко.
— Устроим тебя в зеленой комнате, — говорю я, пытаясь поднять ей настроение. Это самая теплая комната в доме, и, поскольку ее окна выходят на сад, это любимая матушкина спальня. — Может, закажем что-нибудь вкусненькое?
— Выходит, еды у тебя в доме нет.
Я морщусь.
— Пустяки. Мне уезжать через несколько дней.
Китайская кухня или индийская? — Я обнимаю ее.
— Китайская. — Мама улыбается. — Ты взбудоражена?
Лос-Анджелес, а? Папа бы тобой гордился.
Дашь мне послушать эту песню?
— Конечно. Только сначала приму душ. Я отнесу твои сумки наверх. Включить телевизор?
Я уже поднимаюсь, когда она кричит мне вслед, чтобы я оставила ей маникюрный набор. Оставляю тот, что поменьше: оранжевый патентованный, в нем что-то мелко дребезжит. Китайская кухня, маникюр, мамочка, твердящая, что мое творчество достойно «Грэмми», хорошее кино по телевизору и бокал вина.
Все, что нужно для хорошего вечера, если только не думать про психа Адама Холла.
Наверху мой мобильник начинает мигать ровно в тот момент, когда я снимаю с себя последнюю тряпку. Протягиваю руку: Мег.
— Давно не виделись, красавица. Как ты?
— Все хорошо, мама, просто занята.
Холодно, и я накидываю на себя полотенце.
— Я несколько раз тебе звонила, отправила несколько сообщений. — Стараюсь, чтобы в голосе не было обвиняющих ноток. — Ты так и не прибралась в комнате.
— Знаю. Прости.
— Как там Джек? — Слишком уж мрачно она со мной разговаривает, поэтому я и задаю этот вопрос.
— Отлично. На самом деле отлично… — Она вдруг замолкает. — Слушай, завтра вечером ты никуда не уйдешь? Мне нужно поговорить с тобой до твоего отлета.
Вообще-то на завтрашний вечер у меня были планы.
Поход с Жилем в кино. Я не могла сказать ему, будто не люблю кино, поскольку по первому визиту в наш дом он понял, что это не так. Я не могла сказать ему, что не хочу идти из страха, что он снова меня поцелует, — я слишком воспитанный человек, чтобы говорить такую мерзость. Поэтому приняла приглашение и сейчас — спасибо Мег! — имела убедительную причину отказаться. Я не могу пойти в кино, поскольку меня срочно хочет видеть дочь.
— Ну, тогда не уйду. — Внезапно я испытываю беспокойство. Сработало материнское чутье? — Мег, у тебя правда все в порядке?
— Не начинай, мама. Завтра в семь?
— Хорошо, в семь. Я тебя люблю.
— И я тебя.
Она дает отбой.
Я скидываю полотенце и дожидаюсь, пока вода нагреется.
Дрожа от холода, прокручиваю в голове разговор.
Прислонившись к кафелю, снова твержу свою безмолвную молитву, второй раз за сегодняшний день.
Забираюсь под исходящий паром поток воды и прошу всех богов, которые готовы меня услышать: ну пожалуйста, пусть завтра Мег не признается мне, что беременна. На минутку, на маленькую минуточку представляю Лос-Анджелес и как я в него влюблюсь.
И потом остаюсь там навсегда…
Мама сидит в любимом кресле: глаза закрыты, голова откинута, нога качается в такт мелодии. Отпивает глоток вина. Глаза прикрыты: так легче вникать в слова.
Когда песня заканчивается, матушка поворачивается ко мне.
— Блестяще, дорогая, в самом деле блестяще. Лучшее, что ты написала.
Я не могу не улыбнуться.
— Так и есть? — спрашивает она. — Как ты здесь написала?
Моя улыбка превращается в гримасу.
— Это не про нас с Адамом.
Начинаю расставлять тарелки. До сих пор все было миленько. Тихий семейный ужин.
— А почему? Ты думаешь, это исключено?
Я вздыхаю.
— Мама, кино — не реальная жизнь. В жизни люди мирятся далеко не всегда.
— Я понимаю. Но вдруг этого хочет он и хочешь ты — где-то в глубине души? Мег так уж точно хочет.
