— Не уверен. — Я покашливаю. — Здесь ужасно шумно, правда? И жарко. У меня совсем во рту пересохло.
Ной откидывается на гору подушек.
— Это приборы. А кофе скоро принесут.
К моменту, когда Кира приносит кофе, он съедает почти все мои фигуры, и мне остается совсем чуть-чуть до мата от десятилетнего мальчишки. Кира протягивает мне стаканчик, и я делаю осторожный глоток через отверстие в пластиковой крышке.
— Надо больше тренироваться. — Перевожу взгляд на доску, показывая, что осознаю неизбежность поражения.
— Приходи почаще.
Я не отвечаю. Кира резко встает и выходит из палаты.
Н ой вытягивает шею, пытаясь рассмотреть что-то за дверью.
— Там папа, — шепчет он. — И скажу я тебе, видок у него — просто гаси свет!
Кира наверняка не одобрила бы его лексику, но я слишком напуган и не решаюсь посмотреть, что же там происходит. Собираю шахматные фигурки и складываю в коробку.
— Мат в три хода, — говорит Ной.
— Верю.
— Адам, а почему взрослые вечно что-то крутят?
Я хочу поиграть в шахматы с другом дяди Тима. Что тут такого?
Тяжело сглатываю, повернувшись спиной к тому, что происходит сейчас в коридоре.
— Иногда взрослые… — И обрываю себя. Заткнись, придурок!
— Что? — спрашивает он. — Что взрослые иногда?
Я пожимаю плечами.
— Иногда взрослые — полные идиоты. Вот, можешь хотя бы на меня полюбоваться.
Гордон, полностью игнорируя мое присутствие, идет к сыну. Мы с Кирой остаемся в коридоре.
— Тебе не надо было выходить, — говорит Кира.
Вид у нее измученный.
— Он меня уже разгромил.
— Мы с Гордоном должны были встретиться здесь позже, но, честно говоря, я думала, он догадывался о твоем приходе.
— Если он возражает против моих визитов, я не буду приходить. Меньше всего мне надо, чтобы у вас возникли проблемы.
— Адам, Ной хотел снова тебя увидеть, и для меня это главное. — Кира отпивает кофе, кривится и швыряет стаканчик в урну. — Я только что была на консультации.
Все зависит от результатов анализов. Если Мег не годится в доноры, мы немедленно начинаем лечение по новой программе. Если годится, Ною пересадят ее стволовые клетки. В этом случае вероятность успеха выше.
Хотя Кира уже говорила, что на Ное могут попробовать новую американскую методику, я не уверен, что хорошо во всем разобрался. Лечение включает множество разнообразных манипуляций с кровью.
Оно станет попыткой запрыгнуть на последнюю ступеньку уходящего поезда — и не сорваться. Поэтому я молюсь, чтобы пробы Мег подошли. Да по сравнению с болезнью Ноя все горести моего разваливающегося семейства не стоят ничегошеньки.
— Пересадку будут делать здесь, если… — Я не заканчиваю фразу.
— Скорее всего, нет. Думаю, его переведут обратно на Грейт-Ормонд-стрит. Я не хочу дергать его туда-сюда, но если пересадка все-таки состоится, то пусть лучше под руководством онкологов, которые вели его с самого начала.
— Я пойду.
— Адам, с Гордоном я разберусь сама. Если ты хочешь видеть Ноя, а он тебя, Гордону придется с этим смириться.
Хотя гнев в голосе Киры меня удивляет, я не говорю ни слова, только быстро ее обнимаю. Она совсем маленькая в моих объятиях, как птичка.
— Закажи себе еды поосновательнее, ты очень бледная.
Она смеется:
— Кто бы говорил!.. Кстати, как тренировки?
— Отлично. Каждый вечер бегаю. — Вообще-то для меня это единственная надежда потом заснуть.
У Киры, похоже, те же проблемы. — Можешь внести пожертвование. Я завел страницу на сайте «Подари жизнь».
— Обязательно. — Она целует меня в щеку и толкает вращающуюся дверь. — До встречи.
Я выхожу из больницы. Жутко холодно, под ногами хрустит не растаявший с ночи ледок.
Смотрю на часы. Когда улетает Бет? Спешу к автомобилю, включаю обогреватель и ищу в сети рейс на Лос-Анджелес. Аэропорт Хитроу, тридцатое ноября, воскресенье. Есть два рейса, оба ближе к вечеру. Еду прямо в Вейбридж.
Ее машина стоит у дома. Машина Карен тоже.
Я набираюсь мужества и звоню в дверь.
Открывает Карен. Молча смотрит на меня.
— Бет дома? — Я плотно запахиваю куртку.
— Сейчас поедем в аэропорт.
— Могу я ее увидеть?
— Вряд ли.
— Карен, здесь очень холодно. Если ты собираешься на меня орать или просто сверлить взглядом, давай все внутри.
— Нет. Лучше ты отморозишь себе яйца. Они отвалятся, и ты не будешь их больше использовать.
— Мне нужно увидеться с Бет до отлета.
— Тебе нужно, а ей нет.
— Ты-то откуда знаешь?
— Бет! — Карен громко кричит, обернувшись. — Ты хочешь видеть Адама?
Тишина.
Я приподнимаю бровь.
— И?..
— Она не хочет тебя видеть.
— О господи, дай мне войти в мой собственный дом, чтоб тебя! — Я протискиваюсь мимо нее в прихожую.
— Куда ты ломишься? — шипит Карен. — А ну, стой!
Она машет у меня перед носом наманикюренным пальцем и идет в глубь дома. Очень скоро возвращается.— Бет не хочет тебя видеть. Она хочет, чтобы ты убрался.
— Не уйду. — Пристально рассматриваю писанину Бет на стене прихожей.
— Я вызову полицию.
— Половина дома по-прежнему моя, Карен.
Звони, пожалуйста. Хочешь по-плохому? Бет вообще не имела права менять замки в доме, который принадлежит нам обоим. Иди и скажи ей, что мне надо две минуты ее времени. Прошу тебя. Всего две минуты.
— Оставь его, Карен.
Голос Бет доносится из гостиной.
Карен бросает на меня испепеляющий взгляд и исчезает.
Бет подходит к двери в прихожую и застывает на пороге.
— Что тебе надо?
Я не могу отвести от нее взгляда. Она великолепна в черной рубашке поло и джинсах, в коротких сапожках на каблуках. В волосах, теперь достаточно длинных, чтобы их собрать, блестящая заколка. Слова куда-то пропадают.
— Я совсем не собирался…
Она вскидывает руку:
— Адам, если ты пришел извиняться, если пришел сказать, что не думал, что так выйдет, если ты пришел сказать мне — каким бы то ни было способом, — что твоя десятилетняя ложь может быть исправлена, — остановись. Не может. И никогда не сможет.
