Громко вздыхаю. Я не уеду отсюда до тех пор, пока сам не пойму, что пора. И вряд ли решусь сделать это, пока Том записывает в свой блокнот всю эту санта-барбару.
— Да, полагаю, вы правы.
Он кивает. Ну, скажи мне что-нибудь новое, говорит его застывший взгляд.
— Я любил маму, в самом деле любил, но она мне не нравилась. Она была с нами резкой и плохо обращалась с отцом. А он делал все, что только мог.
— Все, что только мог? Как это?
Пожимаю плечами:
— Она получала все, что хотела. Он терпел все перепады ее настроения. Все капризы. Он работал как вол, старался ее баловать, а ей всегда было мало. Она просто чувствовала себя несчастной… — Оказывается, думая и говоря о матери, я хочу замолчать и закрыться, а не распахнуть душу, ради чего все это затевалось.
— Вы не возражаете, если мы сменим тему?
Том секунду раздумывает:
— А скажите, после их смерти вам помогал кто-нибудь?
Тру затылок. Этот парень похож на ротвейлера: если вцепится, ни за что не отпустит! Я уверен, время уже истекло. Оглядываюсь в поисках способов бегства: вон те французские окна наверняка заперты.
И сдаюсь.
— Навалилось все одновременно. Полиция, страховая компания… но было ясно, что мы остались одни — только я и Бен.
— А родственники?
— И мать, и отец были единственными детьми.
Мамины родители умерли еще до нашего рождения, я их не знал, а дедушка по отцовской линии скончался годом раньше всей этой истории. Папина мама попала в дом престарелых и пережила мужа на год. А мне еще нужно было сдать на степень, протолкнуть Бена в университет, носиться по двум работам, чтобы платить по счетам, и все это время…
— …за ним присматривать. — Том заканчивает предложение за меня.
— Да. Я делал то, что был должен, — но я и хотел этого. Мы с Беном были близки, очень близки. У нас никого не было, кроме друг друга. Потом, слава богу, через год я встретил Бет, и все стало проще. Все, к чему она прикасалась, приходило в норму.
— Однако вы ее предали.
Ах ты гад! Исподтишка влез в душу!
Делаю глубокий вдох:
— Да .
Внутри внезапно зарождается кошмарное, жуткое ощущение, что мне никогда отсюда не выбраться.
Я открыл ящик Пандоры и выпустил наружу историю моих родителей. Если я теперь возьмусь объяснять, почему поступил с Бет так, как поступил, это приведет к бесконечным разговорам. А ответов на вопросы я так и не получу.
— Долго еще? В одиннадцать жена приедет меня навестить.
Нужно любой ценой покинуть кабинет, просто чтобы убедиться, что я не заперт здесь навечно.
Том бросает на меня очень странный взгляд, но я не хочу его анализировать. В конце концов, чья это работа?
Бет чинно пьет чай, и почему-то это кажется мне забавным.
— Что смешного? — спрашивает она.
Мы сидим в одной из общих гостиных.
— Ты. Твои оттопыренные мизинчики.
Она смеется.
— А что? Шикарное место, разве нет?
— Учитывая, какую хренову тучу денег все это стоит, еще бы ему не быть шикарным.
— Адам Холл, следите за языком. — Она передразнивает меня, повторяя ту самую фразу, которую я годами говорил ей. Повторяет тем же тоном. — Следите за своим грязным языком.
— От души выругаться — в этом что-то есть.
Я раньше не понимал.
Она кивает:
— А если серьезно, то как ты?
Пожимаю плечами:
— Да все нормально. Каждое утро болтаю с Томом о своих переживаниях. Когда совсем невмоготу, представляю его в модном прикиде. Он кошмарно одевается, весь из себя такой в бежевеньком.
— Ты придумываешь туалеты для своего психиатра?
— Она улыбается.
— А что? Он нуждается в помощи. Потом, днем, у нас групповая терапия, я частенько ее пропускаю.
А в промежутках — ем и читаю.
— И что ты выяснил насчет себя?
— Что я самовлюбленная скотина, хотя не настолько самовлюбленная, как моя мать, которая решила свести счеты с жизнью, точно зная, что отец сделает то же самое, а мы с Беном останемся одни.
— Да уж. — Бет смотрит на ковер под ногами, в геральдических лилиях и с плюшевым ворсом. — Но вы разговариваете? На самом деле разговариваете?
Я громко смеюсь:
— А чем тут еще заниматься?
— Да я понимаю… ну… иногда легче спрятаться.
— Спрятаться? Здесь негде. Поверь мне, я пробовал.
Она неловко ерзает в кресле, ей не особенно комфортно рядом со мной.
— До сих пор не понимаю, почему ты мне не рассказал.
Мотаю головой:
— Не мог. Я много раз об этом думал, но уж если начал лгать, то легче этой линии и держаться.
— А почему ты солгал мне в самом начале?
— Ты бы меня бросила.
Мой сухой ответ звучит громче, чем я хотел.
Она молча качает головой.
— Я так думал, Бет. Возможно, был не прав.
Я думал: ты узнаешь, из какой странной семейки я происхожу, и уйдешь.. И не забывай, я существовал тогда в режиме выживания.
— Я бы никогда не осудила ни тебя, ни твоих родителей.
А Бен? Ты не считаешь, что…
— Пожалуйста, не надо. Не сейчас.
Она колеблется, словно хочет что-то сказать, но не решается. Я с облегчением вздыхаю. Если честно, наш разговор очень напоминает беседу в кабинете у Тома.
— Ладно. Как дела у Мег? Я что-то волнуюсь.
— Как будто лучше. Время лечит. Она снова рядом с друзьями, на последнем курсе. Все наладится.
— А ты?
— Фильм сейчас в производстве. Я хотела съездить и посмотреть, как снимают фрагмент, где звучит песня, но, если честно, после всего, что произошло…
да еще переезд.
Я не спорю.
Бет смотрит мне за плечо:
— Не оборачивайся. Кажется, там твой бежевый психиатр, он идет в нашу сторону.
Я все-таки кручу головой. Действительно, Том.
В нескольких шагах от нас.
— Мои извинения, Адам, не хочу вам мешать, но я оставил для вас у администратора книгу.
— Спасибо.
Он кивает, косится на Бет и уходит. Я не хочу представлять их друг другу. Порой лучше, если те, кого обсуждаешь, остаются безликими.
— Ты прав. — Бет отводит от него взгляд. — Капец какой вкус.
