Глава 44
Если Бен еще раз извинится, я дам ему в глаз. Утро субботы, мы наводим порядок на могиле родителей, высаживаем цветы. Ярко-желтые нарциссы и побеги форзиции резко и пьяняще пахнут весной.
— Мне очень неловко, — снова говорит он, утрамбовывая компост. Вокруг — люди, у многих головы опущены: видно, их потери совсем свежи. Некоторые кивают нам и улыбаются, проходя мимо: у этих боль утраты прошла.
— Брось. — Все, мое терпение кончилось. — Это твоя квартира, ты имеешь полное право ее продать.
Попробуй только отказаться от такого предложения!
Я говорю искренне. Ему прислали запрос на цену, и сделку надо завершить в течение двух недель. Следует уцепиться за этот шанс и с визгом мчаться вперед.
— А как же ты?
— А я найду что-нибудь еще! Завтра смотрю неплохую квартирку. На реке, возле Фулема.
— Ух! — Бен широко улыбается. Его вера, что старший брат — несокрушимый охотник за жильем, видна невооруженным глазом. — Покупка или аренда?
— Покупка. Рынок лихорадит. С арендой только деньги терять.
И почему я не говорю ему, что ничего еще не решил?
Это и вправду замечательная квартира: прекрасный вид на Темзу, куда лучше, чем из окон квартиры Бена. И я могу позволить себе такую трату, только вот готов ли я к этому? Готов ли приобрести «холостяцкое гнездышко» для средних лет мужчины?
— Возьмешь с собой?
— Если соберусь покупать. Последнее, что мне надо, — твои уговоры. Тебе, видите ли, неловко! — Я закатываю глаза и корчу унылую физиономию, давая понять брату, что шучу.
— Мы так и не поговорили про Рукери, — произносит он, запихивая в последний горшок слишком много земли.
— Да не о чем там говорить.
Бен смотрит на могилу.
— А их самоубийство? Ты так и не сказал Бет?
По-моему, скрывать от нее факты — твоя вторая натура.
Я горько усмехаюсь.
— Ты зря просиживаешь штаны в бухгалтерском кресле. В Рукери тебя оторвали бы с руками и ногами.
— Наклоняюсь, помогаю ему расставить горшки. — Помнишь, как мама пела?
Он поднимает лицо к небу, прикрывает глаза, словно перебирая воспоминания.
— Когда я был маленьким, пела, да. Без конца, всегда и везде.
— А потом перестала. — Бен опускает голову и морщится. — Я никогда даже не думал об этом.
— До меня дошло, когда я о ней говорил. — Колеблюсь, не желая сболтнуть лишнего. — Я много о ней говорил.
— В следующий раз возьми меня с собой. Я расскажу про папеньку, мне много есть чего рассказать, на несколько сеансов хватит, и у твоего психотерапевта сложится полная картина. Один братец поливает дерьмом мать, второй — отца.
Меня настораживает злость в его голосе.
— А что там с папенькой? — Я стараюсь свести все к шутке.
Бен стоит, скрестив длинные руки.
— Как ты думаешь, Адам, почему я никогда сюда не приходил? А если по-честному, то и сейчас не хожу, разве только с тобой.
Пожимаю плечами:
— Я думал, тебе плевать, как они умерли.
— Вообще-то, да. Однако на отца я злюсь сильнее.
Что-то всегда подсказывало мне: мама душевно больна. Я и тогда замечал в ней тягу к саморазрушению. Но отец… Почему так поступил мужчина с двумя детьми, которые в нем нуждались?
У меня перехватывает дыхание.
— Ты так и не показал мне письмо.
Его слова пронзают стылый февральский воздух, словно ледяная игла.
— Ты тогда был…
— Мне бы хотелось все-таки его прочитать.
— Конечно.
Надеюсь, он забудет о своей просьбе. А я, как же я-то забыл о письме в суете переезда?
— Не знаю… — Бен собирает садовые инструменты.
— Может, лучше это не ворошить.
— Возможно.
Произнесенное слово повисает между нами.
— Он никогда меня не любил.
Трясу головой:
— Нет, Бен, это неправда! С чего ты взял?
— Адам, я уже давно не сопливый пацан! Не надо больше защищать меня от прогнивших гробов!
Надо. Надо. Надо.
— По правде говоря, мама испортила тебе и детство, и юность. Ты у нее вечно был во всем виноват.
А папенька испортил жизнь мне. Только он действовал куда тоньше. Меня он отправлял на экскурсии с классом, а тебя брал с собой. Мне было так фигово, когда вы втроем уехали на озеро Лох-Несс. — Бен швыряет лопатку, стаскивает с руки перчатку и встает. — Прости, тебе и без того досталось. Почему я сюда не прихожу? Вот поэтому. Я подожду в машине.
Смотрю ему в спину. Бен уходит размашистым шагом.
— Он поймет, — прикрыв глаза, шепчу я родителям.
— Надеюсь, я тоже.
Провожу пальцами по могильной плите, собираю инвентарь и компост в пластиковый мешок и направляюсь за братом, отчаянно злясь на себя.
Надо понять, простить и принять. Себя и их. Другого пути нет.
Бен, сгорбившись, сидит на пассажирском сиденье.
И моя решимость исчезает. Сумею ли я прийти сюда вновь?
Мег шагает рядом со мной. После визита на кладбище прошло два дня, и мы с ней гуляем по Кингстон-парку. Повсюду снуют велосипедисты, прохаживаются пары, носятся дети и собаки. Вдалеке под кроной деревьев укрылись олени. На небе собираются грозовые тучи.
— Похоже, скоро польет, надо возвращаться к машине.
Начинает моросить. Мег прерывает молчание:
— Пришло письмо. От Киры, для меня. Она отправила его маме на адрес агентства недвижимости.
Я молчу. Мег продолжает, только заняв место в машине и застегнув ремень безопасности.
— Просто она снова хотела поблагодарить меня за попытку…
Я потерял семью, побывал в психушке, осмыслил самоубийство родителей. Однако при упоминании о Ное у меня по-прежнему возникает горький ком в горле. С трудом сглатываю.
— Хорошее письмо. — Мег тянется через сиденье и обнимает меня. — Ну, где та квартира?
— В пятнадцати минутах, если нет пробок.
— Надо было поближе ко мне.
— Это лишь на несколько месяцев. Ты получишь степень — и все, свобода. Уже думала, чем займешься?
Я включаю зажигание и поворачиваю в сторону Фулэма.
Мег поднимает высокий воротник.
— Не хочу думать! Не хочу быть взрослой!
Посмеиваюсь:
— Твоя правда. Вот уж точно никакого удовольствия.
