– Как я рад это слышать! – воскликнул я. – Кроме него, я никого в своей жизни так не любил.
– Ну ты и расчувствовался, старина, – таков был ответ, но не Фреда, а Джорджа, который смотрел на меня так, словно я совсем рехнулся.
Глава двенадцатая
– Не возвращайся сюда, – сказал Джерри.
Он смотрел мне прямо в глаза и, похоже, не шутил. Я вышел из тюрьмы с маленьким пакетом, в котором лежали все мои вещи, и на поезде доехал до Президент-Хауса. Я понимал, что Дот и Джерри вряд ли закатят вечеринку в честь моего возвращения, но такого холодного приема никак не ожидал. Они несколько раз навещали меня, но никогда не упоминали, что больше не хотят, чтобы я жил с ними.
– А мама дома? – спросил я, чувствуя, как в груди нарастает паника.
– Дороти! Джон пришел.
Джерри стоял в дверном проеме, ясно давая понять, что не позволит мне войти. Взволнованная Дот возникла позади него, нервно вытирая руки передником. В этот момент я понял, что она встала на сторону Джерри. Кровь застыла у меня в жилах.
– Прости, Джон, но отец прав: ты не можешь больше жить здесь. Это просто невозможно…
Дот выглядела опустошенной, и даже Джерри, похоже, было не по себе, хотя в его взгляде сверкала сталь.
– И что же мне делать? Мне больше некуда идти.
– Тебе стоило хорошенько подумать об этом, прежде чем загреметь за решетку, – отрезал Джерри. – И не говори, что я тебя не предупреждал. Сколько раз я повторял, что ты отправишься восвояси, если не разберешься в себе?
– Жирный урод! – бросил я.
Прежде я никогда не позволял себе такого, и ответ Джерри не заставил себя ждать.
– Вали отсюда и никогда не возвращайся, подонок неблагодарный!
Несколько соседей услышали шум и вышли на лестницу, чтобы выяснить, что происходит. Бедная Дот не знала, что делать, и мне не хотелось все усложнять.
– Раз так, хорошо, – сухо сказал я. – Увидимся.
Развернувшись, я пошел прочь и услышал, как у меня за спиной захлопнулась дверь. Горло свело так, что казалось, будто кто-то душил меня. В слезах я прошел по коридору и спустился по лестнице, оставив позади дом, в котором я вырос.
Мне нужно было где-то переночевать. Я подумал о Джеки, Малкольме и Дэвиде, но чутье подсказывало мне, что лучше не впутывать их. К этому времени они все уже обзавелись семьями и вели размеренную и счастливую жизнь. Я и так доставил им кучу неприятностей: появиться у них на пороге и попроситься на ночлег было бы настоящим издевательством. А стучаться домой к друзьям я просто не хотел. Как я уже говорил, меня воспитали так, что просить помощи я не хотел, да и не мог.
Некоторое время я просто задумчиво бродил по району, а затем запрыгнул в первый попавшийся автобус, который направлялся в Вест-Энд. Усевшись внизу, я без остановки плакал и вовсе не заботился о том, кто смотрит на меня. Одна старушка услышала, как я всхлипываю, и сочувственно посмотрела на меня, но мне стало только хуже. Я ревел, как ребенок, перед кучей народа в переполненном автобусе, не замечая, куда мы ехали, и не следя за остановками, ведь я понятия не имел, куда податься. Постепенно я начал понимать, что стал бездомным, и эта мысль опустошила меня. Мне было девятнадцать лет, я только что вышел из тюрьмы, и, черт возьми, мне некуда было идти.
Я пересел в другой автобус, который шел в противоположном направлении, и вышел у вокзала Кингс-Кросс, зная, что там собирается много бездомных. Плана у меня не было – я просто чувствовал себя невыносимо одиноким и жаждал контакта с людьми. Какой-то парень заметил мое состояние и подошел поговорить.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
Когда я назвал ему свой возраст, он сказал, что мне следует пойти куда-то на Пентонвиль-стрит, в какое-то место, которое называлось «Один в Лондоне» и предназначено для подростков вроде меня.
– Могу тебя проводить, если хочешь.
– Сам доберусь, – сказал я.
– Мне не сложно показать дорогу. Все равно больше делать нечего.
Я подумал, что он говорит правду. После тюрьмы глаз у меня был наметанный, и он явно не был проходимцем. Он просто хотел помочь: так поступают многие бездомные. Они знают, каково это – достичь самого дна.
Слова на вывеске «Один в Лондоне» были написаны синими буквами на черном фоне, разрисованном лунами и звездами. Один взгляд на нее привел меня в уныние.
– Ладно, дружище, дальше я сам, – сказал я парню. – Спасибо огромное за все.
– Да не за что. Удачи, сынок. Все наладится, – сказал он, и мы расстались.
Я стоял у двери и не мог пошевелиться. Я просто не мог зайти внутрь – ведь пока все было еще не так плохо. Должно найтись решение получше.
В конце концов я засунул подальше свою гордость и примерно неделю ночевал у друзей. Думаю, я надеялся вернуться в Президент-Хаус, когда Джерри успокоится, хотя и понимал, что этого не будет. Мне даже самому себе не хотелось признаваться, как низко я пал.
Может, в ту первую ночь я и был бездомным, но лишь временно, к тому же на лбу у меня не было написано, что случилось. Я сказал себе, что скоро со всем разберусь, и очень хотел в это верить. Я мог найти работу, а потом и жилье. Такой у меня был план.
Через несколько дней я пришел к Джимми Долану и спросил его насчет работы. Раньше он хорошо ко мне относился, и я решил, что для начала стоит все разузнать у него. Когда Джимми увидел мое состояние, мне пришлось признаться, что Джерри выставил меня, и рассказать о том, как я спал на полу и на диванах у друзей. Джимми не только предложил мне работу в мебельном магазине, но и вызвался помочь с поиском жилья.
– Знаешь, я бы взял тебя к себе, Джон, но вряд ли получится, ведь у меня семья, и все такое… – сказал он.
Я был благодарен ему уже за то, что он вообще думал обо мне. У него были жена и дети, которые едва меня знали, и я вовсе не собирался ему навязываться.
Джимми привез меня в приют для бездомных «Центрпойнт» на Шафтсбери-авеню. Мы поднялись по старой кованой лестнице, заваленной птичьим дерьмом. Жутко воняло. Я вошел в дверь и оказался в просторной комнате. Там стояло несколько диванов, старый телевизор и пара чайников, повсюду сидели люди – просто болтали или играли в шахматы и карты. Меня поразило, насколько расслабленными и счастливыми они казались, ведь я был подавлен уже тем, что оказался там.
Прежде чем уйти, Джимми сказал мне, что в «Центрпойнте» я перекантуюсь всего одну ночь, максимум две. Наутро мы должны были отправиться в Совет Ислингтона, и Джимми не сомневался, что нам стоит лишь объяснить ситуацию, как мы получим помощь.
