«Жизнь не стоит на месте», – думал я, бродя по знакомым улицам. Даже если ничего не делать, как я, она все равно плывет дальше и поворачивается так, как ты и не предполагал.
На углу Брик-лейн около детского магазина стоял азиат, и я стал наблюдать, как к нему подходят люди. Он явно продавал наркотики, причем прятал брикетики за щекой. Получив деньги, он выплевывал брикетик себе на ладонь. Они были сделаны из пакетов, которые давали в магазинах, – таких, в красно-синюю полоску. Пакеты были нарезана полосками, а затем на маленькие красные и синие квадраты; каждый пакетик с дозой был завязан маленьким узелком, чтобы порошок не просыпался. В красных был крэк-кокаин, который на улице называют «белым», а в синих – героин, «коричневый».
Дилер держал пакетики во рту: если нагрянет полиция, он успеет их проглотить. Я никогда раньше не видел, чтобы дилер так делал, поэтому подошел и спросил:
– Что продаешь?
Он ответил, что сегодня у него только кокаин, и я вдруг взял и купил сразу двадцать доз. Отдал триста фунтов – все до последнего пенни.
Я решил, что именно это мне и нужно, чтобы выйти из депрессии. В голове была только одна мысль: как перестать чувствовать такую боль. Все получилось, как я и ожидал: я ловил кайф и ненадолго вырывался из реальности, а ведь именно этого мне и хотелось.
Месяца через три выдался особенно паршивый день: Джерри совсем загонял меня, а я и так был подавлен. И я вернулся к тому парню.
– У тебя есть еще крэк?
– Нет, приятель, сегодня только коричневый, – ответил он, имея в виду героин.
Я отошел от него, чувствуя не просто разочарование, а отчаяние. Почему у него сегодня только героин? Я ненавидел героин после того случая с Томми. Я не мог забыть, как он умолял порезать его, чтобы избавить от ломки.
И все же я был так подавлен, что чувствовал: мне просто необходима подпитка химией. Удаляясь от дилера, я едва волочил ноги, и каждый вдох давался мне с трудом, на сердце было ужасно тяжело. В голове звучали настойчивые голоса, витали печальные мысли, и я убеждал себя, что, пожалуй, стоит купить героина на двадцать фунтов.
«Это ведь всего ничего, – сказал я себе. – Просто курну чуток. Я ведь уже принимал наркотики и не подсел». Я без умолку молол языком, пытаясь оправдать решение, в глупости которого ничуть не сомневался. Но я так отчаянно хотел избавиться от депрессии, что мне уже было все равно.
…Все произошло мгновенно: казалось, кто-то обнял меня так крепко, как никто в жизни меня не обнимал. Меня не волновало, что объятие было химическим, опасным, грозящим зависимостью: оно давало мне как раз то, чего я так жаждал. Казалось, депрессия моя рассеялась впервые за долгие годы, и я облегченно вздохнул.
Я поздравил себя с тем, что принял разумную дозу. Зависимость не развилась с первого вдоха. На следующий день я просто чувствовал себя немного заторможенным и слабым, но не более того. Я думал, так все и останется.
* * *
Зимой 1996 года Джерри тяжело заболел и умер в январе следующего года. Его положили в больницу в понедельник, а скончался он в воскресенье. Ему было пятьдесят восемь лет. Незадолго до этого он совсем перестал разговаривать со мной, а попав в больницу, каждому в нашей семье заявил, что не хочет меня видеть.
Когда я пришел навестить его в Лондонской королевской больнице в Уайтчепеле, медсестра попыталась остановить меня и не пустить в палату.
– Чушь, – сказал я, отодвинул ее в сторону и подошел к кровати отца.
Джерри был в полубессознательном состоянии, но услышал переполох. Открыв глаза, он взглянул на меня и проворчал:
– Ты что здесь делаешь?
Не успел я ответить, как у меня за спиной появилась медсестра. Она взяла меня за локоть и потащила к выходу.
– Уходите, Джон. Вам здесь не рады, – сказала она.
Спорить мне не хотелось.
– Ладно, я понимаю, – спокойно ответил я.
Я даже не взглянул напоследок на Джерри. Так все и закончилось – больше я отца живым не видел. Его похоронили рядом с Дот на кладбище в лондонском Сити. Он пережил ее всего на пять лет.
* * *
После смерти Джерри мне пришлось съехать из Президент-Хауса: квартира понадобилась Совету Ислингтона, чтобы поселить там другую семью. Не могу сказать, чтобы мне было грустно уезжать оттуда, хотя я покидал дом, где прошло мое детство. Все изменилось. Воспоминания о том, как в детстве я смотрел, как мама моет посуду, или ждал отца, стоя у окна, казалось, принадлежали какому-то другому миру. Детские воспоминания оказались перечеркнуты проблемами, с которыми я столкнулся во взрослой жизни.
Меня поселили в однокомнатной квартире в Макклесфилд-Хаусе на Ливер-стрит, но я умудрился упустить и ее: просрочил платежи и явился на слушание дела о передаче собственности, так как в очередной раз сидел в Пентонвиле.
Медленно, но верно я начал употреблять все больше героина. Сначала раз в три месяца, потом раз в месяц, а потом уже раз в три недели, раз в две недели – и понеслось. При этом я постоянно увеличивал дозу. Когда мне исполнилось двадцать восемь лет, я принимал героин уже дважды в день.
Всякий раз я хотел лишь снова ощутить то химическое объятие, которое почувствовал, попробовав впервые. Но как бы часто и как настойчиво я ни пытался, то чувство не возвращалось ко мне. В этом и кроется опасность героина. Я долгое время не понимал, что зависим, но теперь вижу, что оказался на крючке с первого же раза – я курил снова и снова, надеясь ощутить разливающееся по телу тепло. Я уже не наслаждался наркотиком, а принимал как раз столько, сколько нужно, чтобы унять ломку. Но мне было нужно все больше героина, чтобы чувствовать себя нормально и прожить следующий день.
Грабил я тоже больше, чем раньше. Теперь я уже воровал не просто для того, чтобы почувствовать радость от покупки новой пары туфель или хорошей рубашки. Я был зависим от наркотиков, и мне нужны были деньги, много денег, чтобы покупать их. Все силы уходили на то, чтобы найти деньги на героин, без которого я уже не мог. Я открывал утром глаза, и это становилось моей единственной целью.
В этом жалком состоянии я провел большую часть следующих десяти лет, пока не повстречал Джорджа.
Глава пятнадцатая
– Как насчет переезда на Суонфилд-стрит?
Джордж, казалось, не был впечатлен.
«Звучит дерьмово, – читалось у него на морде. – Почему ты вообще улыбаешься?»
Отсидев последний срок и выйдя на свободу, я без устали направлял в Совет прошения, чтобы мне подыскали жилье попросторнее. Моя квартира на Роял-Минт-стрит была меньше тюремной камеры и, казалось, съежилась еще больше, когда в ней появился Джордж. Вряд ли он сильно вырос за те девять месяцев, что жил у меня, но уверенности у него явно прибавилось: создавалось впечатление, что теперь он занимает гораздо больше места, чем вначале. Джордж быстро стал вести себя, как хозяин: он ходил с таким видом, словно квартира принадлежала ему, валялся на диване и с упоением чесался.
