– Салям алейкум, – поприветствовал нас НПАшник, протягивая руку.
Глаза его блестели, лицо озаряла широкая улыбка, и мы невольно заулыбались в ответ, крепко пожимая ему руку и пытаясь ответить на нашем лучшем пушту.
Он потянул нас к стульям. Их старший, тот самый, с кем мы говорили на посадочной площадке, остался сидеть, но тоже радостно нам улыбался. Делать было нечего, мы подошли ближе.
– Мы не танцуем, – сказал я, хотя они никак не могли меня понять.
Толстяк, заведя нас в садик, что-то гаркнул двум младшим, которые тоже сидели на стульях. Они немедленно подскочили и принялись смахивать пыль с сидений, прежде чем предложить нам сесть.
– Спасибо, – сказали мы, опять же неуверенные, что нас хоть кто-то понимает.
Старший что-то скомандовал пареньку, которому на вид было лет тринадцать-четырнадцать, и тот испарился. Мы с Дэйвом сидели молча, пока остальные хлопали танцорам. На вид танцевавшим парням было лет по двадцать, и, судя по всему, этот танец был им хорошо знаком – вероятно, какое-то традиционное развлечение.
Мы очень надеялись, что никто не предложит станцевать нам с Дэйвом.
Толстяк вновь оказался перед нами, он быстро и радостно что-то говорил на пушту, оживленно жестикулируя.
– Мы тебя не понимаем. – Я беспомощно развел руками и посмотрел на Дэйва, но тот лишь пожал плечами в ответ.
Я бы дорого дал за то, чтобы наш переводчик Гарри сейчас прошел мимо, но увы, его не было видно. Мы снова пожали плечами, когда поняли, что дородный полицейский явно ждет от нас какого-то ответа.
К счастью, в это время вернулся подросток с подносом, где стоял чайник, чашки и вазочка с леденцами.
– О, чай – отлично, – обрадовался я. Танец прервался, и все собрались вокруг подноса. Первым налили командиру, который сам не делал ничего. Потом серебряный чайник оказался перед нами, и один из младших разлил нам по чашкам мутную светло-бурую жидкость.
Я не был уверен, что эту воду нам стоит пить, но нельзя было обижать людей отказом при первом же знакомстве. Прошлая группа никогда не пыталась налаживать с нами контакт.
– Ваше здоровье, – сказал я, поднимая чашку, и отхлебнул чай. – Терпимо, – бросил я Дэйву, зная, что они все равно нас не понимают. Чай приятно отдавал мятой.
– Спасибо, сэр.
Я чуть не подавился, когда понял, что мне только что ответили на моем родном языке. Это был младший из афганцев.
– Ты говоришь по-английски?
– Мало-мало. Школа учил до полиция. – Он заулыбался.
Я мысленно отмотал время назад, пытаясь припомнить, о чем мы говорили между собой в присутствии НПАшников. Никто не думал, что они могут нас понимать. Но вроде бы никаких военных секретов мы не обсуждали.
Старший обратился к подростку, тот быстро ответил, потом повернулся к нам.
– Ты командир? – спросил он.
Я уж было собрался объяснить ему всю армейскую иерархию от и до, но вовремя сообразил, что на это уйдет целый день. Вместо этого я опустил ладонь к земле и сказал:
– Маленький командир. – Потом встал и указал на здание штаба, подняв ладонь выше: – Большой командир.
– А-а. – Такое объяснение парня явно устроило, он начал переводить это своему шефу.
Тот выслушал, кивнул, и остальные тоже закивали с понимающими лицами.
Чтобы не оставаться в стороне, Дэйв поднес руку к земле совсем близко, потом ткнул себя в грудь:
– Совсем маленький командир.
Это они тоже поняли и радостно засмеялись.
Подросток указал на невозмутимого командира и поднял грязную ладонь повыше:
– Командир, – потом указал на толстяка, затащившего нас на чай, и опустил руку к земле: – Маленький командир.
– Мы поняли, – хором сказали мы, улыбаясь. У нас наконец-то получился настоящий разговор.
– Как вас зовут? – рискнул я задать новый вопрос.
Юный афганец начал с командира, которого – что неудивительно – так и звали: Командир. Мы с Дэйвом синхронно кивнули. Толстяка звали Рози.
– Рози? – переспросили мы, думая, что ослышались.
Но нет, его действительно звали Рози. Он просиял, повторяя свое имя несколько раз подряд.
Мы потренировались в произношении, пока наконец не запомнили всех правильно. Остальных полицейских звали Тинтин, Джемаль и Хусейн. Тинтин с Джемалем были похожи, как братья – длинные худые лица и жидкие бородки. Правда, у Джемаля были гладкие, прямые волосы, стриженные под горшок, а у Тинтина – копна кудрей, на которой с трудом держался головной убор. Они оба носили небрежно расстегнутые форменные куртки. Хуссейн единственный ходил в традиционной свободной рубахе и, казалось, ничуть не страдал от холода.
Под конец подросток указал на себя:
– Абдулатип.
Мы повторили, чтобы не ошибиться.
– Да, да, Абдулатип, – радостно подтвердил он.
– Меня зовут Пенни, а это Дэйв, – сказал я.
– Пенни и Дэйв, – повторили они хором.
Еще несколько минут длилось веселье. Со смехом мы тыкали друг другу пальцем в грудь и повторяли имена. Потом они вновь начали хлопать в ладоши, и на этот раз мы с Дэйвом к ним присоединились.
Тинтин с Джемалем поднялись и опять начали танцевать. Они почти парили над землей, притоптывали, упираясь в землю носками кожаных туфель, и отбивали ритм каблуками.
Я наслаждался зрелищем, Абдулатип подливал нам чая. Никаких срочных дел у нас с Дэйвом не было, и куда приятнее было сидеть тут, чем выслушивать жалобы Стива на несовершенство нашей кухни. Так что мы хлопали в ладоши и пили чай.
17
В тесноте, да не в обиде
Это пешее патрулирование оказалось самым продолжительным из всех, в которые мы ходили, и очень тяжелым. Мы охватили большую территорию, передвигаясь при этом с постоянными остановками. Под конец у меня не на шутку ломило спину от того, сколько раз пришлось опускаться в положение для стрельбы, а потом распрямляться обратно.
Но сейчас, оглядываясь по сторонам, я забыл обо всем, даже о боли. Ничего подобного за время пребывания в Афганистане я еще не видел.
На обратном пути к базе мы решили проверить бывшую школу в западной части города. Это было не отдельное здание, а целый закрытый квартал: множество небольших строений, окруженных высокими стенами и вмещавших пять или шесть учебных классов.
К сожалению, талибы навестили школу задолго до нас. И дело было даже не в мешках с песком, отмечавших огневую позицию на крыше, а в том, как все было разгромлено и изуродовано. Они разбили и поломали все, что можно было разбить и сломать. Были с корнем выворочены даже дверные и оконные рамы.
Что меня больше всего шокировало – так это книги всех форм, цветов и размеров, раскиданные по полу в двух классных комнатах. Невозможно было пройти, не наступая на них. Я наклонился, чтобы рассмотреть книги поближе. Верхний слой промок от дождя, заливавшего разбитые окна. Мягкие обложки покоробились, страницы слиплись, почти все они были непригодны для чтения.
