Самому мне, разумеется, были интересны не только школы. Гораздо больше меня привлекали встречи с мастерами, и не важно, какой профессией они владели. Новая прялка (на мой взгляд, гораздо более совершенная, чем «Дженни») постепенно распространялась по Курляндии, и это приносило свои результаты. Совершенствование ткацкого станка, к сожалению, безбожно запаздывало. Гюйгенс, со своей любовью к точным механизмам, увлекался тем или иным решением, периодически перескакивая от станка к часам, а от часов к оружию.
Торопить его или ограничивать я считал бессмысленным. Поскольку сам был творческим человеком и понимал, что ничего путного из-под палки не получится. Творить нужно тогда, когда есть вдохновение. Тогда и результат получится наилучший. А для Гюйгенса интересная работа значила гораздо больше, чем простое зарабатывание денег. Единственное, к чему он был неравнодушен в этом плане – так это к славе. Ученые XVII века еще не слишком умели хранить секреты своих изобретений. Напротив – стремились опубликовать результаты своих изысканий, чтобы снискать известность.
Поскольку я знал, что Гюйгенса будет сманивать Кольбер, соблазняя ученого Парижской Академией наук, то не раз размышлял, чем бы удержать гения. Ладно, Курляндия – это не Франция. Но интересные идеи и разработки тоже чего-то стоят! И потом… Если человеку так хочется быть академиком… Почему самому не организовать нужное учебное заведение? Я, кстати, согласился на инспекцию школ еще и потому, что присматривал базу для высшего учебного заведения. И готов был сам стать одним из первых его студентов. Нечего по заграницам ездить для получения высшего образования.
Мда. Мечты, мечты… Нет, в том, что нужно организовывать собственную академию, я не сомневался. Наверняка отец поддержит эту идею. А вот в том, что на данную авантюру согласится Гюйгенс… Лучше не рассчитывать. Если получится его уговорить – хорошо. А не выйдет – нужно будет искать другие варианты. Ньютона сманить, пока он молодой… Года через три. Он вроде бы только должен поступить в Тринити-колледж Кембриджского университета. А уже к своим 22 годам составит знаменитый список нерешенных проблем в природе и человеческой жизни.
Я еще и поэтому не хотел упускать Гюйгенса – он мог бы послужить для Ньютона приманкой в качестве учителя. А уж возможности для экспериментов и исследований я готов был предоставить Исааку самые широчайшие. Кембриджский университет периодически испытывал финансовые трудности, студентам приходилось несладко. Так что деньги и возможности должны повлиять на положительное решение Ньютона поменять Англию на Курляндию. И тогда университет действительно состоится как достойное учебное заведение.
Радовало, что не придется начинать «с нуля». Якоб был достаточно разумен, чтобы понимать, что стране требуются образованные люди. И программу в школах давали неплохую. С существованием учебных пособий я, правда, промахнулся – несмотря на собственное бумагоделательное производство, печатная продукция была слишком дорога, но уровень знаний меня порадовал. Во многих городах к подбору учителей подходили очень ответственно, и я отметил несколько десятков школяров, которые могли бы продолжить образование в университете. И преподавателей, которые вполне могут стать профессорами.
Больше всего времени в школах отводилось на богословие, но ничего другого от образовательных заведений XVII века и ждать не стоило. Несмотря на то что христианство не только было давно принято, но и претерпело значительные изменения, стойкость в вере у населения была весьма относительной. И если изначально я думал, что все дело в последствиях Реформации – слишком много ересей и церковных учений тогда возникло, то потом понял, что в этом вопросе изначально все было очень непросто.
Я знал, что многие языческие традиции либо существовали параллельно с христианством, либо были адаптированы церковниками соответствующим образом. Однако это были именно отголоски традиций, корни которых были благополучно забыты и утеряны. Даже языческая сущность Масленицы некоторыми учеными отрицалась, присваивая празднику наименование народно-христианского. И мне всегда казалось, что бурный XVII век далек от язычества приблизительно так же, как и XXI-й. Как выяснилось, я ошибался.
Не скажу точно, кто посоветовал мне свернуть к озеру Зебрус, чтобы там отдохнуть, половить рыбу и поохотиться. Кажется, я слышал подобные рекомендации не раз и не два. Ну и почему бы нет? Мы разбили лагерь и отправились исследовать окрестности. И я понятия не имею, как умудрился оказаться в дубовой роще без своих сопровождающих. Еще секунду назад они были рядом, а потом я задумался, отвлекся и… обнаружил, что остался один. И оказался не там, где следует.
Ощущение было довольно жуткое. Лес давил. Огромные дубы в несколько обхватов толщиной казались живыми и очень-очень недоброжелательными. А единственная тропка привела меня к древнему, потемневшему от времени деревянному идолу. Дальше я не смог идти чисто физически. Кажется, в глубине леса таких идолов было еще множество, но меня словно не пускали ветви, украшенные многочисленными ленточками.
Я чувствовал себя словно в трансе, когда вытащил шнурок, стягивавший ворот моей рубахи, и тоже повязал его на ветке. Дышать сразу стало легче. Я отступил на шаг, потом еще на шаг, и так пятился, пока идол не исчез с моих глаз, заслоненный деревьями и зеленью. Конь, к счастью, вел себя смирно, и тоже словно находился под каким-то воздействием.
Давление прекратилось так же резко, как и началось. Нашлась нормальная тропинка, нашлись и мои сопровождающие, словно не заметившие того, что я вообще куда-то исчезал. Однако оказалось, что идол, которого я видел, – далеко не единственный символ язычества в этих местах. Между озером Зебрус и Святым озером располагалась гора Элка, на которой мои ребята нашли нечто типа знаменитого Стоунхенджа. Здесь, на плоской площадке длиной семьсот шагов и шириной около трехсот, стояли большие каменные столбы, составляющие круг.
Поскольку ничего подобного Латвия XXI века не предлагала в качестве туристического объекта, существует вероятность, что это историческое место просто не дожило до того времени, когда его могли бы оценить должным образом. Разумеется, мне захотелось исправить ситуацию и сохранить строение для потомков. И о дубовой роще неплохо было бы позаботиться. А то Якобу только дай наводку – мигом щепки полетят. При всей своей религиозной терпимости, к язычникам он относился резко негативно.
Для меня, как для человека совершенно другой эпохи, это место, прежде всего, представляло определенную историческую ценность. Видимо, дело было в том, что я вообще в вере слаб. Не был особо религиозным в своей прошлой жизни, и в этой не проникся. Если бы не местная обязаловка, вспоминал бы о посещении храмов в лучшем случае по праздникам. А если бы не окружение – даже не подумал бы соблюдать посты и молиться несколько раз в день.
Однако деваться было некуда. Эпоха диктовала свои правила. А со своим уставом, как известно, к посторонним людям лучше не соваться. Несоблюдение принятых в стране церковных традиций может привести к очень нехорошим последствиям. Лжедмитрий тому свидетель. Так что свой интерес к языческим местам нужно было прикрыть чем-нибудь благопристойным. Да хоть блажью наследника! Типа, нравится мне это место, а потому пользоваться им буду я один, так что охотиться и рубить деревья здесь строго воспрещается.
