Разумеется, товар был штучным. И для того, чтобы организовать его массовое производство, требовалось проделать чудовищную работу. В первую очередь – создать станки. Я мог бы сделать лично для себя самобеглый экипаж на паровом двигателе. Но это будет всего лишь статусная игрушка. Мне же хотелось большего. Я мечтал создать хотя бы машину Севери – паровой насос, способный откачивать воду из шахт. И когда я смотрел на маленькую модель, перед моим взором проносились картины в стиле стимпанк. Фантастика, да. Но это не значит, что не стоило искать и пробовать.
В моем дневнике, который я, как всякий уважающий себя дворянин XVII века, вел довольно подробно и тщательно, было множество только мне понятных сокращений и символов. Когда-то в прошлой жизни, лет примерно в шестнадцать, я встречался с девушкой, которая изучала стенографию. Ну и поневоле запомнил много всякого интересного (хотя больше отвлекал ее, чем помогал готовиться к экзаменам). Оставалось надеяться, что сразу мою писанину не расшифруют, тем более что скрывая часть данных, я пользовался не только стенографией (которую помнил с пятое на десятое). Ну и следил за сохранностью своих записей.
Помимо всего прочего, были в этом дневнике и планы, и воспоминания о тех изобретениях, которые можно было привнести в жизнь. И среди первых пунктов стояла необходимость научиться противостоять оспе и чуме. Но если способы борьбы с первой напастью я представлял хотя бы чисто умозрительно, то напротив второй стоял жирный вопросительный знак. Прежде всего потому, что эта зараза в XXI веке не уносила столько жизней, как в XVII. А нужные антибиотики еще не изобретены. Даже стрептомицин применили где-то в середине XX века. Но я представления не имею, как его получить. Помню, что он, как и пенициллин, связан с грибами. Только не с плесневыми, а с лучистыми. Но на этом всё.
Собственно, я и в своей способности получить пенициллин испытываю серьезные сомнения. Под теми скудными знаниями, которыми я обладаю, нет никакой научной базы – только книжки про попаданцев, где для получения того же пенициллина использовали все подряд, вплоть до плесени со среднеазиатских дынь. Вот и пожалеешь, что занимался финансами, а не наукой. Хотя… быть профессионалом во всех сферах деятельности в принципе невозможно. А мой родной XXI век сыграл с человечеством жестокую шутку – получая приличное образование, мы становимся специалистами узкого профиля. Не учимся мыслить масштабно.
Ну, именно поэтому личности масштаба Паскаля, который одновременно занимался и точными науками, и литературой, практически не появляются. А вот в XVII веке таких уникумов было множество. Люди смотрели на мир иначе, и воспринимали его через синтез нескольких наук. Я учился тому же самому, но получалось пока не очень. Соответствовать веку я мог, только используя чужие наработки и изобретения. И заинтересовать умнейших людей этого времени я сумел потому, что точно знал, что и как им писать, какие идеи обязательно найдут у них отклик.
Однако печальное осознание себя как безнадежного плагиатора не мешало мне продолжать свою деятельность. В конце концов, большинство изобретений были известны мне только в общих чертах, и над ними нужно было долго работать, чтобы довести до ума. И плоды чужого труда я не присваивал – авторские проценты от реализации товара получали и Гюйгенс, и Глаубер. Так что в этом отношении моя совесть спокойна. Теперь осталось отыскать кого-нибудь, кто взвалит на себя тяжкий титул избавителя от оспы. Во время своих поездок я постоянно присматривался к медикам, надеясь найти хоть более-менее компетентного человека.
Надо сказать, что медицина в XVII веке – это жесть. Других слов нет. И не только потому, что среди врачей полно проходимцев. Людям просто не хватает знаний. И это иногда приводит к чудовищным результатам. Вспомнить хотя бы попытки бороться с оспой и итоги вариоляции. За сорок лет она в одном только Лондоне унесла на 25 тысяч жизней больше, чем за столько же лет до введения прививок. Ничего удивительного, если учесть, что вариоляция состояла в прививке оспенного гноя из созревшей пустулы больного натуральной оспой. Такое лекарство само могло послужить (и служило) толчком для эпидемий.
Мои знания по использованию более щадящего варианта прививки тоже были почерпнуты из многочисленных книжек про попаданцев. Коровью оспу не упомянул только ленивый. И даже давались советы пользоваться ей, когда она только начинается, тогда можно получить вирус, от которого болезнь протекает в наиболее легкой форме.
Однако насколько все эти сведения верны – я понятия не имею. Нужны эксперименты и нужны подопытные. Причем желательно проводить изыскания подальше от любопытных глаз. Неизвестно еще, как на подобные фердебобли посмотрит церковь. Все-таки XVII век не такой продвинутый, как восемнадцатый, и идею прививок народ может не понять. Даже сама мысль о том, что нужно специально заразиться оспой, для многих покажется дикой.
В любом случае эксперименты начинать нужно немедленно. Хотя мне даже страшно представить, как я все это объясню отцу. Бежать впереди паровоза, прогрессорствуя изо всех сил, – чревато неприятностями. И я бы не стал слишком уж светиться, если бы дело касалось чего-то не столь важного. Однако оспой периодически болела вся Европа. От нее умирали даже члены королевских семей. А мое нынешнее тело, смею напомнить, никаких прививок не имело.
Нужного медика я нашел недалеко от Каркле. Даже самые точные расчеты по теории вероятности свели бы шанс нашей случайной встречи на дороге к исчезающе малой величине. У медика сломалась карета, а я случайно задержался на одной из бумагоделательных мануфактур, пытаясь понять, как улучшить уже существующее производство. Словом, это был счастливый случай во всей его красе. И если бы я был истово верующим, то поставил бы свечку в храме.
Солидный мужчина, примерно сорока лет, представился как датский ученый Расмус Бартолин. Оказалось, что в Риге у него были дела личного характера, и теперь он возвращался домой. Разумеется, я поинтересовался, чем именно занимается этот ученый. Его фамилия мне абсолютно ни о чем не говорила. И спустя пару минут я понял, что являюсь отсталым варваром. Потому как аж двенадцать его родственников были профессорами в университете Копенгагена. А его отец и старший брат внесли огромный вклад в современную анатомию и медицину.
Словом, от окончательного позора меня спас только возраст. И, конечно же, предложение неограниченных возможностей при работе на благо Курляндии. Ну а вишенкой на торте оказался Гюйгенс. Пока Расмусу чинили карету, мы успели переговорить о том и о сем. А когда я узнал, что человек работает над двойным лучепреломлением, то просто не мог не сказать, что у него есть единомышленник. Причем в лице Гюйгенса, который ставит свои опыты неподалеку. Рукой подать. И будет рад умному собеседнику, разделяющему его научные взгляды.
Разумеется, как и любой другой представитель известной (поколениями известной!) семьи, Расмус мечтал сделать себе имя. Свое собственное. Так что амбициозная задача создать лекарство от оспы нашла горячий отклик в его сердце. А обещание публикаций, нужной лаборатории, хорошей оплаты и постоянных авторских гонораров и вовсе подействовало, как валериана на кота. Расмус жмурился и чуть ли не мурлыкал. Потому как одно дело – просто поставить задачу, и совсем другое – дать наводки на способ ее решения.
