– Ты куда, дурень?! – закричала на него бабка Стеша. – В подпол, в подпол лезь! Лезь, дурак! Ну?
Игната поразило не то, что она назвала его дураком, а то, как прозвучал ее голос – испуганно, озлобленно, но и в то же время с такой смертельной усталостью, что Игнат послушно отпрянул.
Он не помнил, как снова вкатился в темный подвал, не помнил, куда подевалась потом бабка Стеша. Перед глазами маячил один-единственный образ – тонущая в черной реке Званка, ее широко раскрытые, помертвевшие глаза. Только теперь мальчик заметил, что до боли сжимает что-то в кулаке. Он ослабил хватку, поднес руку к глазам – на ладони лежала Званкина заколка.
Знакомый голос эхом отозвался внутри головы: «Игна-аш-шш…»
Его рука качнулась, и заколка скользнула вниз, в непроглядный мрак, где отныне было суждено лежать ее юной хозяйке…
9
Пока Игнат преодолевал дорогу от деревни до кладбища, облака над его головой потемнели, раздулись, будто перезревшие сливы. Казалось, острые шипы сосен вот-вот проткнут их тонкую кожуру, и тогда на землю прольется гниющий сок из снега и мрака.
Зима не собиралась оставлять измученную землю, как прошлое не собиралось оставлять измученную душу Игната. Званкина заколка обжигала руку, пальцы еще чувствовали прикосновение к ускользающей подруге, а в ушах стоял мертвый шепот. Игнат торопился и не замечал, как на улицу выгнала рыжих коров бабка Агафья, как дядька Касьян вошел в калитку Марьяны Одинец. Все сейчас казалось Игнату туманным, нереальным, несущественным. И причиной была Званка – мертвая Званка, которая кричала ему с той стороны небытия.
Дорогу на кладбище замело, отчего следы, оставленные Игнатом, напоминали открытые язвы. Угрюмые сосны равнодушно поглядывали на бредущего по бездорожью паренька с высоты своего величия, но не были заинтересованы в нем – они подсчитывали годовые кольца и грезили о теплых временах. Где-то неподалеку, на опушке, покачивалась заиндевевшая туша черного вепря – его вытащенные потроха подъели волки. Дальше простирались Жуженьские болота, покрытые толстым панцирем льда. А западнее высился запретный бурелом. Именно там, где поваленные бревна и сучья переплетались, образовывая крепостную стену, поднимались снежные смерчи, и по лесу разносился призрачный шорох, словно сама природа испуганно вздыхала.
Но ничего этого не знал и не видел Игнат. А видел только занесенный снегом холмик да покосившийся крест на нем.
– Вот я, Званка. Вот я, пришел… – Игнат опустился на колени прямо в снег, вынул из кармана плотно сжатый кулак. Рука его дрожала на весу от напряжения. – Вот, самое дорогое, что я мог дать тебе. И что могу тебе вернуть…
Пальцы разжались. Стеклянная бабочка выпала из руки, но не было больше в ней ни легкости, ни жизни – камнем повалилась она в снег. Мертвая вещь мертвой хозяйки.
– Помнишь? Дарил ее на твой день рождения. А теперь возвращаю на смерть твою…
Порыв ветра взъерошил волосы ледяной рукой. Трещина на керамическом фото стала шире, и от этого казалось, что девочка насмешливо ухмыляется.
– Ты прости меня. Прости меня, Званка, что не спас тебя тогда… Да и как я мог спасти? Тринадцатилетний парень-то… да от самой нави! Вот теперь ты с ними, а мне покоя не даешь…
Глаза щипало не то от ветра, не то от слез. Званка с фотографии продолжала ухмыляться, и на мгновение Игнат испугался, что глазурь снова пойдет извилистыми трещинами, лицо девочки перекосится, превратится в мертвую оскаленную маску, и Игнат опустил взгляд.
– Любил я тебя тогда, – торопливо проговорил он. – Все эти годы только о тебе думал, да и теперь не могу выкинуть из головы. Виноват я перед тобой… Так виноват!
Игнат шмыгнул носом, исподлобья глянул на фото. Званка продолжала улыбаться, скорбно и обреченно.
– Только прости ты меня! – выкрикнул Игнат. – Прости дурака, Званка! И отпусти… – Он сглотнул слюну, сам удивился своему порыву. Но все же продолжил: – Отпусти, Богом тебя прошу. Жизни мне нет с тобой, с думами о тебе. И не будет.
По вымороженному лесу пронесся вздох – глубокий, недовольный вздох потревоженного во сне исполина. С сосновых лап ветер стряхнул налипший снег, который накрыл Званкину заколку, словно белой рукавицей. Остался торчать только край изломанного крыла.
– Нет у меня живой воды, чтоб воскресить тебя. Нет у меня воды мертвой, чтоб успокоить, – прошептал Игнат. – Так что же мне делать теперь?
Ветер по-прежнему гудел в ветвях, тучи над соснами сгущались и темнели. Лес молчал. Молчала и Званка. Игнат посидел еще немного, но вскоре холод стал пробирать до костей. Тогда парень поднялся с колен, отряхнул налипший снег и нежно кончиками пальцев погладил Званку по щеке.
– Прощай.
Он дал последнее, что мог вернуть мертвой подруге, как будто принес жертву древней силе, которая навсегда забирает человека в вечную темноту и холод. Но его собственный час еще не настал, и за пределами кладбища разворачивала дорожные ленты жизнь со всеми ее надеждами, бедами и радостями…
Игнат выходил с опушки на проселочную дорогу, когда услышал крик. Высокий, отчаянный, он взлетел к низкому февральскому небу и вспугнул стаю ворон, которая с раздраженным карканьем понеслась над лесом.
Игнат остановился.
На миг ему почудилось, что мертвая Званка зовет его вернуться. Бестелесная, холодная, она налетела сзади, жадно обвила Игната руками-крыльями. Но это просто ветер подхлестнул его в спину да забрался под ворот.
Игнат вздохнул, плотнее нахлобучил сдернутую ветром шапку. И тут до него донеслось отдаленное испуганное мычание.
Коровы? И в лесу?
Игнат удивленно огляделся по сторонам. Сосны стояли плотными рядами, надвигающийся сумрак скрадывал последние краски земли. Тогда Игнат принялся осторожно, медленно прокладывать в снегу тропинку на северо-запад, откуда доносились и крики, и мычание коров. Идти было не слишком тяжело – здесь давно проложили охотничьи тропы, и пимы Игната лишь слегка утопали в снегу.
Игнат забирал вправо, а потому несколько отклонился от заданного самому себе курса. Ни коров, ни людей на пути он не встретил, но зато очень скоро наткнулся на свежие следы автомобильных шин.
«Наверное, егерь Мирон капканы проверяет», – подумал Игнат и совсем некстати вспомнил о найденной на опушке выпотрошенной туше.
«…Совсем недавно его вздернули. Знали, что я там пройду».
Игнат поежился, пугливо обернулся, высматривая, не качнется ли между стволами тело мертвого вепря. Но вместо этого снова услышал истошный женский вопль, раздавшийся совсем рядом, так что можно было разобрать слова:
– Помогите! Помогите! Кто-нибудь!
Крик завершился болезненным хрипом. Следом донеслась явственно различимая ругань.
Всего несколько мгновений Игнат стоял на месте как вкопанный. А потом кинулся вперед, не разбирая дороги, но руководствуясь только одним желанием – успеть.
