– Не понимаю, – пожал плечами Котов. – Комиксов начитались? Люди-пауки, люди-клещи, секретные подразделения, секретные операции. Вы у врача не наблюдаетесь?
Шалуб захохотал, откинувшись на спинку кресла и задрав подбородок. Отсмеявшись, он чуть откатился от стола и задрал на него ноги. «Очень по-американски, – подумал Котов, – хочет показать себя всемогущим, мол, у него за спиной вся армия и все спецслужбы США. Да вертел я тебя на дудочке от чайника! Пижон! И не надо ездить мне по ушам. Кто там моих ребят уничтожил? Замучаешься уничтожать, там и живых у тебя никого не осталось».
– Ну, вы правы, – наконец сказал Шалуб, – какое мне действительно дело до вашего имени и вашего звания. Пока никакого. Важнее сейчас другое. Откуда вы узнали о центре в Аш-Абасе? Операция была задумана хорошо, начали вы ее профессионально, но финал был бездарен. Вас всех уничтожили, а вы вот стоите передо мной.
– Вы думаете, вам от этого будет легче? – парировал Котов. – Какая разница, кто и где стоит? О центре знают те, кому следует, кому он мешает. Центр уничтожен. А пара людей во всей этой мясорубке на Ближнем Востоке значения не имеют.
– Не имеют значения? Вы так равнодушны к своей жизни? Не боитесь смерти? А ведь мы вас можем казнить. Казнить на камеру, как русского военнослужащего, воюющего на территории Сирии. А потом распространим это видео по всем каналам и в сетях Интернета.
– И что? Если я умру, то мне все равно, где будет информация обо мне. Вас что, тешит сама ситуация? Значит, вы – садист, и снова спрошу вас: вы у врача не наблюдаетесь?
Удар в область печени, нанесенный сзади, был довольно сильным, но спецназовец уловил движение за спиной и успел немного компенсировать силу удара движением корпуса в сторону, однако согнулся пополам, как от настоящей боли. И второй удар сверху, который последовал за первым, не был для Котова неожиданностью. Он снова подыграл седовласому и послушно рухнул на колени. Седовласый схватил его за волосы и прижал к горлу холодное лезвие ножа.
Повинуясь, Котов поднялся на ноги под пристальным взглядом Шалуба, думая при этом, что все происходящее – лишь дешевая эстрада. Хотели бы убить, уже убили бы. Значит, пока он им нужен, и нечего ломать комедию.
– Еще раз ударишь, и я тебя убью, – процедил он сквозь зубы по-английски.
Седовласый изрыгнул какое-то ругательство, надавил лезвием на горло, но сдержался под властным взглядом Шалуба. Одно движение брови, и седовласый отпустил русского. Шалуб рассматривал пленника, продолжая оценивающе щуриться. Спокойствие Котова произвело на него впечатление.
– Развяжи его! – приказал араб.
Заскрипел нож по веревкам, и руки спецназовца освободились. Он тут же начал разминать кисти, сжимать и разжимать пальцы, растирать их друг о друга. Собственно, они у него и так уже успели отойти, но не стоило в этом признаваться.
– Примите это как знак доброй воли, – сказал Шалуб. – Я не думаю, что вы хотите умереть. Это ненормально. Человек хочет жить всегда. Это его животная натура, древняя как протоплазма. И я вам могу предложить жизнь.
– В обмен на какую-нибудь подлость с моей стороны? – усмехнулся Котов.
– Перестаньте! В XXI веке иные ценности, человек перестает быть продуктом одной системы, он становится человеком мира, он волен выбирать среду обитания, род занятий, вкус пищи и запах воздуха, которым хочет дышать. Государства – пережиток прошлого века. Даже корпорации, финансовые институты, и те уже перестали быть структурами национальными. Они уже наднациональные. Таким следует быть и человеческому индивидууму.
– Как вы? – спокойно спросил капитан.
– Почему нет? Все в этом мире товар, все имеет свою цену.
– И вы? Какая у вас цена?
– И я! – неожиданно легко согласился Шалуб. – Я – очень хорошо продающийся товар, и за меня очень хорошо платят. Вы тоже можете стать таким товаром. Немного привлекательной упаковки, немного маркетинга, и вы будете куплены. За вас отдадут большие деньги. Столько, сколько вы сразу не сможете потратить. А за вас будут снова и снова платить. Поверьте, это очень удобно, когда платят больше, чем успеваешь истратить.
– Я не продаюсь, – снисходительно посмотрел в глаза арабу Котов. – Но вам этого не понять. Для меня важнее такие понятия, как «родина» и «честь».
– А родина от вас отвернется. Мы умеем это делать. И чести у вас не будет. Мы лишим вас ее. Как? Да очень просто. Ваше руководство получит неопровержимые доказательства вашей измены за деньги. Страшной измены. Такой измены, которой вам никогда не простят ни руководители, ни родные и близкие. Вас посмертно разжалуют, вас лишат всех наград. На вашу могилу будут плевать те, кого вы предали. И, умирая, вы будете это знать и понимать.
– Человеку, который знает, что сейчас умрет, глубоко плевать, что там будет после его смерти, – усмехнулся Котов. – Я – материалист и не верю в бессмертие души. Моему холодному телу будет все равно, потому что разум исчезнет вместе с дыханием.
– И вы не хотите даже ради любопытства узнать, что я вам предлагаю? Каких денег вы лишаетесь, от какой жизни отказываетесь?
– Я не любопытный. И я не дурак, поэтому прекрасно понимаю, что такие огромные деньги, о которых вы мне говорите, не будут платить за простую уборку улицы у коттеджа вашего начальника. От меня потребуют серьезной работы во вред моей родине. Вот я и не спрашиваю.
– Как же я устаю от таких, как вы! – покачал головой араб. – От таких вот узколобых, с примитивным мышлением, сторонников ложных инфантильных ценностей. Тяжело с вами работать. На вас приходится тратить много времени.
– Я рад, – спокойно ответил Котов.
– Чему? – медленно поднял одну бровь араб.
– Тому, что хоть как-то сумел доставить вам неприятности, хоть как-то помешал работать.
– Скоро у вас и следа от радости не останется. Вам предстоит глубоко пожалеть о том, что вы отказались от моего предложения…
Котов слушал и смотрел в окно. В черный «Ленд Круизер», который подъехал к зданию пять минут назад, двое сирийцев укладывали вещи. Явно дорожные сумки. Шалуб, продолжавший угрожать, тоже бросил взгляд в окно и как-то быстро закруглился со своей речью.
– Впрочем, могу вас слегка успокоить. Если вы в какой-то момент вдруг захотите купить себе жизнь, то поспешите. Помните, что каждый миг задержки может означать, что вы опоздали. Каждый миг вашей уже ничтожной жизни может стать окончательно необратимым.
Котов открыл рот и демонстративно зевнул. Шалуб посмотрел на него, и спецназовец понял, что сумел вывести из себя матерого шпиона по кличке Хасан. Лицо араба зло заострилось, кожа побледнела, хотя ни стиснутых зубов, ни шевелящихся желваков на скулах не было. Он повернулся к своему подручному и сказал по-английски:
– Все, теперь это твоя добыча. Развлекайся. Ты же любишь свежее мясо, – и, не глядя на русского, вышел из комнаты.
Вместо него вошел все тот же охранник. Запястья снова пришлось заводить за спину. Но теперь на них защелкнулись холодные наручники. Снова тычок в спину, и спецназовец послушно двинулся в обратный путь по коридору. Бежать один он не хотел. Как-то очень давно, еще с первых шагов своей армейской жизни, Борис Котов как-то отчетливо осознал, что погоны на плечах накладывают на него одно очень важное обязательство – защищать гражданское население. Это его долг, его служба, его святая обязанность. А для чего же еще нужны солдаты, как не для этого. И сейчас он не мог даже и подумать о том, чтобы бросить на произвол судьбы двух человек, томящихся в камере внизу.
