– Вертолеты, – не открывая глаз, слабым голосом пробормотал Савичев.
– Что? – оглянулся на машину Зимин.
– Слышите? Это «вертушки» идут. Штурмовые вертолеты. Они сейчас будут обрабатывать ракетами и пушками линию обороны, а тут… эти.
– Да, вижу! – обрадовался Зимин. – Точно, идут с юго-запада два. Сейчас они им дадут!
– Командир, а зенитные пушки не их ли ждут? – предположил Ларкин. – Собьют они «вертушки» в два счета. Они из боевого захода не выйдут и напорются на наших «соседей».
– Тогда и нам не прорваться? – понял лейтенант. – Макс, я приказывать не могу, у меня боевого опыта птичка чвикнула, а вы с Совой – асы.
– Садитесь за руль, – сказал Ларкин, выскакивая из кабины и запрыгивая в кузов. – Я с пулеметом лучше обращаюсь. А вы хорошо умеете водить. Сейчас сдаете назад на полный корпус, и стоп! Я из пулемета разношу их в клочья. Если что, то дам команду, и снова вперед, в укрытие. Пойдет?
– Годится, – обрадовался Зимин и перекинул ногу через борт, но тут же увидел лежавшего с лихорадочным блеском в глазах Савичева. – Слушай, а Максима лучше вытащить и оставить в укрытии. Нас подобьют, так хоть он останется.
– Нет, – твердо возразил Савичев и поднялся на локтях. Потом принял сидячее положение и взял автомат. – Все, так все воюем! Я поддержу, если что, автоматом. Я еще могу воевать, не надо меня списывать. Тут лишний ствол не помешает.
– Да… – смутился лейтенант и улыбнулся спецназовцу: – Извини, Макс, конечно.
– Мы их сделаем, товарищ лейтенант, – смахнув липкий пот со лба, ответил Савичев.
Сложные чувства одолевали лейтенанта Зимина. Если бы рядом был капитан Котов, он бы нисколько не сомневался в успехе и целесообразности предстоящего. А сейчас? Нет, это не страх, это, скорее, неуверенность, отсутствие ощущения надежности ситуации. И отсюда странное, нелепое ощущение, что это их последний бой, что они обречены. Как в фильмах о войне, когда последний солдат с пулеметом ложится на высотке прикрывать отход своих товарищей. И он знает, что уже никогда не поднимется с нее, не сойдет. Так вот о чем говорил на сборах их курсовой офицер после окончания университета. Тяжесть ответственности! Не так страшно самому рискнуть, сделать свой индивидуальный выбор, решиться на свой поступок, страшно принимать решение за других.
Зимин разозлился на себя, на ситуацию, на этих боевиков из вооруженной оппозиции, которых в группе называли почему-то «бандерлогами». Разозлился до такой степени, что захотелось зарычать. Захотелось так надавить на педаль акселератора, чтобы машина в пыль разнесла стену впереди, чтобы вырвалась на простор страшным огненным демоном, а Макс Ларкин сверху поливал бы всех из пулемета. И снести все к чертовой матери!
Вместе с этим неожиданно пришло странное успокоение. Нервы исчезли, осталась спокойная злость и решимость. Вот они сейчас втроем устроят тут… «вертушки» сбивать решили, да вот хрен вам по всему камуфляжу, как говорил Котов! Говорил? Почему говорил? Как говорит капитан Котов!
– Готов! – твердым голосом сказал Зимин в микрофон коммуникатора, укрепленного на скобе возле щеки.
– Пошли! – веселым голосом крикнул в ответ Ларкин и издал очень похоже азартный ковбойский клич «йо-хо-о».
Как-то сразу почувствовалось, что он не один, что их трое, и это много. Зимин включил заднюю скорость, посмотрел в боковые зеркала и нажал на педаль. Машина с пробуксовкой, выбрасывая каменную мелочь из-под колес, рванула назад, подпрыгнула и, выехав ровно на длину своего корпуса, замерла на месте. В боковое окно лейтенант видел оба пикапа за жиденькими деревцами лавра. Они стояли уступом: один чуть ближе и левее, второй – чуть дальше и правее. И на обеих машинах поворачивались спаренные стволы автоматических зенитных пушек. Еще немного, и вертолеты, опустив носы, выйдут на боевой курс. А боевые летчики никогда не сходят с боевого курса, пока не отстреляются. Это знают все. Это самая опасная часть полета, в эти минуты нельзя трогать управление, иначе снаряды и ракеты не попадут в цель. Только боевой курс, невзирая на огонь с земли.
Секунды тянулись, как минуты, Зимин ждал, когда Ларкин в кузове откроет огонь, но все равно все произошло неожиданно. Видимо, нервы все же были напряжены до предела. Машину качнуло, она сразу чуть осела на левый бок, а по ушам ударил густой гулкий звук выстрелов крупнокалиберного пулемета. Первая очередь была длинной, и за сплошным потоком дымных струй, вырывавшихся из дула пулемета, за разлетавшимися в пыль ветвями и листьями чахлых деревьев лейтенант не видел эффекта от стрельбы своего бойца. Он только видел, что пули хлестнули по деревьям, по машинам боевиков, а потом – сплошная пыль.
Нет, это была не пыль, это пелена и слезы злости на глазах. Зимин стиснул руль и ручку переключения передач, готовый мгновенно выполнить команду пулеметчика. И тут он отчетливо увидел, что ближайшая машина дымит или источает пар из пробитого двигателя, она осела на одно колесо, в кузове висели обезображенные тела боевиков, а пушка так и осталась торчать стволами в небо.
Но на второй машине было все не так красиво. Там кто-то, волоча ногу и истошно крича, отползал от машины, а в кузове пикапа боевик, в клетчатом платке на шее и темных очках, резво разворачивал свою зенитную пушку в направлении незнакомой машины, атаковавшей их. Зимин замер, вдавился в спинку сиденья, но не шевелился. Сейчас их разнесет в щепки. Одна очередь из этой спаренной дуры, и все!
И тут опять мерно заработал пулемет Ларкина. Дут-дут-дут, и корпус машины снова отклонился, просел на левую сторону. Грудь боевика в пикапе напротив разорвало буквально в клочья, или это рвалась его одежда от попадания крупнокалиберных бронебойных пуль, вперемешку с зажигательными, или это разрывало содержимое карманов его жилета-разгрузки. Тело отбросило на задний борт, пули, попадая в детали пушки, высекали искры, а очередь все не прекращалась, вот со звоном пули стали рвать металл кабины, дверки со стороны водителя, крыло, капот и… Огненным шаром вздулся воздух в том месте, где только что стояла машина с пушкой в кузове. Полетели какие-то листы металла, вспыхнуло соседнее дерево, а потом перед глазами спецназовцев предстала страшная картина изуродованного взрывом пикапа и горящих, разбросанных вокруг человеческих тел.
Вертолеты прошли над высотой и ушли в новый разворот. Там, где только что были укрепленные позиции боевиков, вспучилась земля вместе с огнем и дымом. Это было похоже на начало извержения вулкана. Спецназовцы, как завороженные, смотрели, как два ударных вертолета с эмблемой сирийских ВВС снова зашли на боевой курс, и снова дымными следами уперлись ракеты в искромсанную взрывами, дымящуюся землю, снова огонь заплясал на носовых пушечных установках, и яркие трассеры уперлись куда-то в дым и огонь.
Зимин сидел на траве, опираясь спиной на передний бампер их пикапа, и курил. Ларкин снова делал укол Савичеву, поглядывая из кузова по сторонам. БТР подъехал через десять минут, повел стволом башенной пушки и остановился метрах в десяти. Лейтенант смотрел на сирийскую машину с усталой усмешкой. Слишком уж слабым чувствовал он себя после этого боя, после вообще многокилометрового марша, когда пришлось взять командование группой на себя. Если бы надо было вести бой и дальше, он бы стрелял, вел бы машину, схватился бы за автомат, залег в камнях и снова стрелял бы и стрелял. Но все закончилось быстро, и страшная усталость придавила его к земле. Наверное, спадает нервное напряжение, подумал Зимин.
