– Да читайте же! – встала на колени возле нее Анфиса.
Марго вскрыла конверт. Суров сообщал, что не решался написать раньше, так как боялся скомпрометировать ее в глазах мужа, но слишком велико было желание узнать, как она все это время поживала. Писал, что ее брат Мишель в полном порядке, служит отлично, ну и вспоминал лето. А в конце прочла: «Умоляю вас, Маргарита Аристарховна, не найдите себе дела наподобие того, каким вы занимались летом. Меня нет с вами, защитить вас некому. И коль нетрудно, отпишите, как вы. Преданный вам А. И. Суров».
Марго рассмеялась, Анфиса догадалась, что в письме нет худых вестей, придвинулась ближе и заговорщицки зашептала:
– Чего он там пишет? Написал, что любит вас?
– Глупая ты, – погладила ее по щеке Марго.
– Отчего ж глупая, я видала, как он по вам сох. Барыня, прикажите лакею отдавать вашу почту мне, он хотел барину снесть. Я едва не подралась с ним.
– Непременно прикажу.
– Барыня… – и Анфиса замялась.
– Что еще? Говори.
– Я в актрисы хочу податься. Не поспособствуете ли мне?
– Ой, Анфиса… – Марго взяла ее за плечи. – Ты, конечно, талантлива, красива, но… это ведь очень тяжкий путь, актерок за людей не считают. Да и кто ж тебя замуж возьмет?
– Не пойду замуж. Я решилась, не отговаривайте, барыня, все одно пойду. Не мыслю себя без сцены, вот.
– Ну, раз так… хорошо, помогу. Найму учителя, пусть научит правильно читать, жестикуляции и мимике. Да и гардероб нужен, без гардероба никак нельзя… Ничего, подберем из моих старых платьев, перешьем.
– Ой, барыня! – взвизгнула Анфиса. – Вы самая лучшая!
– Полно тебе, глупая. Ну, ступай, я ответ буду писать.
Марго еще и еще перечитывала письмо, и перед глазами ее вставало лето, она и Суров.
В то же время Виссарион Фомич, втянув голову в плечи, с кислой миной рассматривал подлые рожи сыщиков. Вытянувшись, перед ним стояли шесть человек с глупейшими, подобострастными физиономиями, в дурацких одеждах с претензией на столичную моду. От них за версту несло тем занятием, которым они занимались. Ну, кто не обратит на них внимания? Разве что слепой. Приставами Зыбин вполне доволен, а эти… дармоеды.
– Господа, – медленно начал Виссарион Фомич. – Мне нужны сведения о некоторых известных людях, посему одежку-то смените, неприметными станьте.
– Позвольте узнать имена-с… – начал было один из сыщиков.
– Молчать, – лениво протянул Зыбин. – Хочу знать, куда они ездят, с кем встречаются, ну… все, что вы заметите. Коль худую память имеете (в чем он не раз убеждался), записывайте строго по часам. Вы трое следите за Неверовым, Галицкой и ее мужем. Коль удастся подобраться к ним близко, так, что и разговоры услышите, получите премию. А вы трое патрулируете ночью улицы. Вам предстоит узнать о некой особе, промышляющей на улице, а не в доме терпимости. Чай, хаживали в дома эти?
– Нет-с, как можно-с, – вразнобой ответили сыщики.
– Будет врать-то, – вяло отмахнулся Виссарион Фомич. – А раз не хаживали, то зайдите…
– Покорнейше прошу простить, ваше высокоблагородие… – сконфузился Пискунов. – В известных заведениях… надобно платить за известные услуги-с.
– Вы туда не за известными услугами пойдете, – сказал Виссарион Фомич. – А разузнать о девице в красной юбке, синем жакете и черной шляпе. С перьями.
– Однако, – робко посмел возразить Пискунов, – просто так никто рта не раскроет, надобно и водочки поднесть, и закусочку…
– Ладно, деньги вам выдадут, – пообещал Виссарион Фомич. Трое сыщиков, приставленные к господам, с заметной завистью смотрели на вторую троицу. – Вызнайте об этой девице, товаркам ее должно быть известно, кто она, откуда. По слухам, она весьма популярна у господ. Хочу о ней все знать. Без сведений не возвращайтесь, шкуры спущу. Понятно-с? Пшли вон.
Подчиненные убежали, Виссарион Фомич вылез из кресла, походил, разминаясь, после взял извозчика и поехал к Галицкому.
По молодости Мирон Сергеевич пользовался репутацией человека вспыльчивого, оттого карьера его не заладилась. Оставил он статскую службу довольно рано, женился на Вики из обедневшего рода лет восемь назад, занялся речным делом. Имел две баржи и пароход, в общем, дело сугубо купеческое, но приносило доход, которым брезговать в положении Галицких не годилось. Жена не родила ему детей, отчего Мирон Сергеевич был всегда мрачен, попивал, но не сильно. Возрастом он старше жены на два десятка лет, высок, подтянут, с приятным лицом, но не настолько, чтобы нравиться женщинам. Виссарион Фомич знал его лично и уважал, потому был крайне возмущен безобразным поведением его жены. По его мнению, в острог бы всех неверных жен, а еще лучше – на вечную каторгу! Но он слухи собирал, а не распространял, и явился к Галицкому по другому поводу. Тот озадачился, увидев Зыбина у себя в конторе:
– Давненько не виделись, Виссарион Фомич. Что привело вас?
– Ехал мимо, дай, думаю, зайду, – грузно опускаясь на стул, сказал тот. – Дела-то как?
– Неплохо. Так ведь не всегда они ладятся, дела-то. Ох, не за тем пожаловали, Виссарион Фомич. Говорите уж прямо.
– Хм-хм, – откашлялся Зыбин и из-под густых бровей пристально взглянул на Галицкого. – Долгополова хорошо знавали?
– Знать хорошо никого не возможно, иной раз и себя с трудом узнаешь, – отговорился Мирон Сергеевич.
– А все ж, как он вам?
– Дистанцию держал со всеми, характер имел скверный, к порокам был пристрастен…
– Вот-вот, пороки… годится. А что за пороки?
– Вина выпьете? Недавно партию получил, вино превосходное. Собираюсь поставлять в наш город.
– Не прочь, не прочь.
Галицкий налил в бокалы ярко-красного вина, отпил, смакуя, только потом вернулся к Долгополову:
– А к порокам я отношу злобу, Виссарион Фомич. Явного проявления не было, а как слово в разговоре Долгополов вставлял, так оно злобой дышало, отчего всем неловко делалось. Иной раз речь зайдет, к примеру, о женщинах, – нетерпимость свою показывал, будто лучше других он. Я сам не ангел, а Долгополова долго не выносил.
– Кстати, до женского пола охоч он был?
– А то как же, – усмехнулся Галицкий с оттенком презрения. – Выставлялся святым, а за юбками волочился, но мало кто замечал за ним сей грешок.
– Что ж, жена его не знала?
– Прасковья Ильинична? Знала или нет, мне неведомо, только последнее время она при нем колючей становилась. Прекрасная женщина, мне бы такую. Коль у женщины забот нет, она портится – наряды да развлечения в худом умишке заводятся, а Прасковья Ильинична – образцовая жена, к тому же красавица.
– Как полагаете, убили его за что-с?
– А за что б ни убили, знать, было за что.
